На далеких рубежах
Шрифт:
— Ну, молодой человек, — замполит пожал плечами, — я здесь уже ни при чем. И помочь вам не могу. Вы уж как-нибудь сами разберитесь. Можете быть свободны.
— Что? — не понял Мишель.
— Вам сказано: можете идти, — язвительно уточнил Телюков.
Мишель попятился к двери.
Вероника с благодарностью посмотрела в глаза замполиту.
— Прошу вас не быть строгим к капитану…
— Он что, просил вас заступиться?
— Ну, что вы! Он и без того на меня сердит!
Вероника хотела что-то добавить, но Телюков остановил ее:
— Я ведь просил вас не вмешиваться…
— Да нет, я не об этом. Ведь вы поедете
— Что вы, что вы, — отмахнулся смущенный замполит. — У меня жена. Куда же мне с актрисами разъезжать!
— О!..
— Я, конечно, шучу, но и вам не советую ехать. Идите отдыхайте. Утром после завтрака подадут автобус.
Певица и летчик вышли. Замполит подошел к окну. Они сели в машину и скрылись за коттеджем. «Вот черти!» — невольно подумал Горбунов, и ему стало как-то не по себе. «Они подло удрали от меня», — вспомнил он слова артиста. Нет… тут дело нечистое. «А что, если с этого начинается моральное падение летчика?» — пронзила его внезапная мысль. Артистка показалась ему несколько вульгарной и даже дерзкой. И это не на шутку взволновало его.
Горбунов выключил свет, собираясь домой, и некоторое время стоял в темной комнате наедине со своими мыслями. Ему казалось, что он поступил совсем не так, как следовало бы поступить замполиту. Не лучше ли было приказать летчику идти домой? Но разве он имеет на это право? Ведь Телюков не мальчишка. И нетактично при девушке читать офицеру мораль. А с другой стороны, эти ночные прогулки ни к чему хорошему не приведут. Кроме того, есть еще одно немаловажное обстоятельство: Телюков летает на новейшей машине. Правда, он не из тех, которые распускают язык, но все же…
— Одним словом, придется поговорить с ним на заседании комсомольского комитета, — сказал вслух замполит.
Так возникло персональное дело комсомольца Телюкова.
Заседание комитета комсомола происходило на аэродроме под навесом, служившим летчикам дежурных экипажей укрытием от дождя. Члены комитета сидели молчаливые, надутые как сычи. Похоже было на то, что все они только что перессорились, и теперь им стыдно смотреть друг другу в глаза.
Им и вправду было как-то не по себе. Телюков, преотличнейший летчик, и вдруг решился на такой неблаговидный поступок — увез певицу. И не просто увез — а вроде бы «уволок», что ли?
Едва ли не больше всех присутствующих переживал Байрачный. Для него Телюков был не просто комсомолец, а учитель, наставник, командир. Ведь это он, Телюков, сделал из него настоящего летчика, поднял до уровня второго класса, а теперь собирается обучать полетам на новом самолете.
А разве не Телюков спас однажды жизнь Байрачному? Он никогда не забудет этого! А было это так. Возвращаясь ночью из маршрутного полета, Байрачный не заметил, когда прошел приводную радиостанцию и потерял аэродром. Ночь стояла темная, в районе полетов лежала густая мгла. Растерявшись, молодой летчик не знал, что предпринять, как сесть. Не мешкая ни секунды, в воздух поднялся Телюков, отыскал в небе «слабака» и по аэронавигационным огням своего самолета завел товарища на посадку.
И вот теперь он, Байрачный, должен требовать от членов комитета какого-то наказания для Телюкова, стоять и докладывать о его аморальном поступке.
Замполит задерживался, и Байрачный, пользуясь случаем, старался скорее закончить дело, избавить Телюкова от разноса
— Итак, товарищи, все ясно, — заключает он, галопом перескакивая от информации по сути дела к обсуждению. — Комсомолец Телюков… как бы это сказать?.. Ну, допустим, споткнулся. Так зачем же нам топить его? Нет, товарищи! Мы должны протянуть руку помощи. Я уверен, что он отлично осознал свою ошибку, и предлагаю ограничиться вызовом его на заседание комитета.
— Только и всего? — спросил неожиданно подошедший замполит.
Байрачный невольно втянул голову в плечи, шмыгнул носом, повел хитроватыми глазами в надежде найти среди членов комитета поддержку.
— Я… я… — начал он, запинаясь. — Конечно, я, товарищи, высказал здесь свою точку зрения. Будут, безусловно, и другие предложения. Мы, разумеется, должны поставить вопрос ребром, ведь речь идет о моральных принципах…
— Вот, вот, — заметил замполит, — в том-то и дело.
— Выходит, значит, что я правильно говорю, — старался выкрутиться Григорий. — Мы должны, я полагаю, выслушать еще самого Телюкова. Пусть объяснит, как все произошло. И дело здесь вовсе не в том, какое решение мы примем. Часто бывает достаточно того… Ну, словом, достаточно поговорить с товарищем по душам…
— И погладить его по головке, — едко вставил замполит.
— Нет, зачем же по головке? Я ставлю вопрос принципиально: споткнулся — отвечай. Ведь правильно? — Он вынул из кармана платок и вытер взмокшее лицо. — Но, чтобы так ставить вопрос, нужно вспомнить, кто этот товарищ, что он собой представляет, как…
— Хватит, Байрачный! — наконец оборвал замполит. — Предлагаю заслушать Телюкова. Пожалуйста, капитан, расскажите, что и как это у вас получилось прошлой ночью, где вы были, что делали, кого оскорбили — все подробно. Как сами оцениваете свое, на мой взгляд, недостойное поведение, что слышно о Нине?
Телюков поднялся, резко застегнул замок «молнии» на комбинезоне, вытянулся и, прежде чем начать, обвел взглядом небо, словно любуясь его безграничной голубой далью. А на самом деле ему просто стыдно было глядеть на своих товарищей. Они ведь не маленькие — все понимают. Досаднее всего, что это, аллах побери, не первое его, если так можно выразиться, любовное приключение. Пуще всего он чувствовал угрызение совести перед Ниной, его любимой Ниной, хотя ее здесь нет, и, вероятно, он никогда больше не увидит ее. Ему противна была эта «частная собственность на четырех колесах» — «Волга». «Не будь ее, — думал он совсем по-детски, — никакого скандала, пожалуй, и не возникло бы».
В то же время он находил для себя и оправдание — какое им, в конце концов, дело до его личной жизни? И разве он такой уж морально падший человек? Просто ему не везет! Но не всегда же так будет! Разве он, Телюков, не хотел бы быть хорошим семьянином, как другие? И был бы, если б Нина вдруг не уехала неизвестно куда.
Заметив, что все ждут, что он скажет, Телюков, как перед прыжком в воду, набрал в легкие воздуха, вздохнул и начал, обращаясь к замполиту:
— Я уже докладывал секретарю и членам комитета, но, если вы требуете, могу еще раз доложить, — он снова поднял глаза вверх. — Певица оскорбила меня. Рассердившись, я решил отплатить ей. Проучить, одним словом. Завез ее в тайгу… Она давай плакать. Я прочел ей нотацию и уже собирался повернуть назад, как вдруг она сама попросила, чтобы я повез ее к озеру… Женская логика… Ну, мы и поехали.