На дальнем бомбардировщике (Записки штурмана)
Шрифт:
Стрелки докладывают, что сильно стреляют, что кругом рвутся снаряды и что мы взяты в кольцо.
В нос бьёт едкий, удушливый запах порохового дыма. Только бы цель видеть, не потерять её за этим проклятым дымом.
– Чуть влево. Так держать.
В телефонах тишина. Хорошо слышны ближние разрывы снарядов. Под углом прицеливания появился большой склад горючего: цистерны, штабеля бочек, сарай, и возле него оживлённое движение и толкучка автотранспорта. Опасаясь, что вот-вот очередной снаряд помешает мне довести самолёт до основных целей,
– Два градуса влево. Так держать. Сейчас всё кончим.
По прямой линии плоского стекла прицела к маленькому кружочку в центре подходит большой вокзал с рельсами, складами, депо, паровозами, составами и перроном. На перроне толпа немцев. Мне кажется, что они, задрав головы кверху и приложив руки к козырькам, смотрят, как их зенитки ловко взяли в кольцо большой многомоторный русский самолёт, который неминуемо должен сейчас, сию секунду развалиться на куски и беспорядочно свалиться на землю; потом раскроются белые купола парашютов, и будут они охотиться за этими белыми куполами, расстреливать вначале в воздухе, а потом на земле большевиков, упорно не пускающих их в Москву.
Секунда... Две... Три... Перрон с группой людей - в самом центре кружочка на стёклышке прицела. Сильно нажимаю кнопку. Прибор щёлкает, отсчитывает десятые доли секунды. Тухнут маленькие сигнальные лампочки на щитке. С каждой потухшей лампочкой, с каждым щелчком на приборе от брюха самолёта отделяются бомбы. Переворачиваясь носом вниз, летят они на землю и, теряясь из виду, у самой земли взрывом показывают место падения и правильность наводки штурмана. Но штурману сейчас не до этих сброшенных бомб. У него остались ещё бомбы, и на земле осталась ещё цель номер два.
– Лётчики, готово! Сбросил половину. Уходите с манёвром на юг через город, - не отрываясь от прицела, говорю я.
– Товарищ штурман, - кричит Федорищенко, - вон впереди, немного слева, на площади, что у реки, возле моста, что-то чернеет. По-моему, это и есть они самые.
– Товарищ командир, - слышен спокойный голос башенного пушкаря, - с аэродрома поднимаются истребители.
– Сколько их там?
– Пока поднялись только два звена, но они еще далеко. Только что поднялись.
– Саша, ты там поторапливайся! - говорит Водопьянов и добавляет: - Если нас собьют, то только ты в этом будешь виноват, и я, пожалуй, откажусь больше с тобой летать.
– Хорошо, через несколько секунд всё будет кончено.
Чёрной лентой через Оку вливается в город автоколонна и своей чернотой заполняет всю площадь.
Зенитная стрельба слабеет и становится всё более неточной. Под нами цепочкой рвутся снаряды автоматических батарей; как чёрные мухи, скопились на площади танки и автомашины. Разрывы чёрными шапками ложатся в стороне от нас. Стреляют откуда-то с восточной стороны. Эта стрельба нас уже не беспокоит. Привыкнув
– Эй, штурман! - подаёт голос молчавший весь полёт Мосалев, - я тоже с тобой не буду больше летать, если нас собьют.
– Ладно, Петро, помалкивай да держи машину поровнее.
– Проведу как по ниточке, только командуй.
Площадь с чёрными ровными рядами подошла к перекрестию прицела. Нажимаю кнопку. Пошли последние, самые тяжёлые бомбы...
Кто-то из стрелков докладывает:
– Товарищ штурман, все бомбы сброшены, не осталось ни одной, можно закрывать бомболюки.
Это голос подшассийного стрелка Ярцева, которого больше всех задувает из раскрытых бомболюков.
– Лётчики, всё готово, можно маневрировать и домой уходить, - говорю я, закрывая люки.
– Маневрировать пока что не от кого, а чтобы домой дойти, давай курс, отвечает Водопьянов.
– Держите пока что прямо на юг. Когда перейдёте через реку, возьмите на восток. За рекой нас никто не побеспокоит.
А теперь можно и посмотреть, что же мы наделали...
На бензоскладе чёрным дымом клубится пожар и стелется на восток. Площадь тоже окутана дымом.
– Алло, стрелки, как бомбы упали на вокзал - не видели?
– Хорошо упали, товарищ штурман. Серия прорезала пути у самого вокзала.
– Отбомбились по всем правилам, - вставил слово другой стрелок.
– Стрелки, что там с истребителями делается, далеко они ещё и скоро ли начнут охоту за нами? - спросил Водопьянов.
– Набирают высоту и уходят на восток, за реку, параллельно нашему курсу примерно на высоте четыре тысячи метров, - отвечает один из стрелков.
– На восток уходят? Ну, пускай себе идут, там есть кому их встретить, сказал Водопьянов.
Мы идём домой. Четвёртый мотор выключен, но на облегчённой машине мало заметна разница, разве только на указателе скорости на десять километров меньше.
Над линией фронта ниже нас на встречных курсах быстро прошмыгнула пятёрка наших бомбардировщиков, идущих в ту сторону, откуда мы возвращались.
Богданов сосредоточенно что-то ищет внизу, возле своего места. На лице его появляется довольная улыбка. Вытаскивая что-то из меховой собачьей рукавицы, он показывает мне большой чёрный осколок крупнокалиберного снаряда. Забыв, что включён шлемофон, он громко кричит:
– Вот он, нашёл!
– Где, что нашли? - спрашивает Водопьянов.
– Осколок нашёл, который мне радиостанцию пробил. В рукавицу запрятался, ещё теплый.
В моей кабине большая рваная дырка. Вторая такая же - во внутренней переборке, за которой висит угробленный этим самым осколком передатчик радиостанции. Я завидую Богданову, что ему достался этот большой с немецким клеймом осколок, - он так близко был над моей головой.
Показываю на дырки и говорю ему:
– Слушай, Вася, а ведь по праву это мой осколок, он от меня ближе прошёл, чем от тебя, отдай мне его на память.