На дальнем бомбардировщике (Записки штурмана)
Шрифт:
– Мосалев, быстрее снижайся. Чего ты тянешь кошку за хвост? Давай выходи быстрее. У меня все стёкла льдом побьёт.
– Не имею права. Выполняю приказание командира - аккуратно и осторожно шуровать в облаках.
– Ладно, Петро, снижайся побыстрее, а то, чего доброго, ещё без штурмана останемся, убьёт его куском льда, - сказал Водопьянов.
– Есть, быстрее выходить из обледенения, - проговорил Мосалев и пустил вниз машину так, что кругом в темноте всё засвистело.
– Как, Саша, скоро дойдём до цели? - спросил Водопьянов.
– Минут через десять.
Внимательно слежу
– Как же мы будем бомбить? Высота-то у нас будет малая? - спросил Водопьянов.
– Ну, если мы с такой высоты будем бомбить, это ещё хорошо. Я боюсь, что у нас над целью вообще никакой высоты не будет, - ответил я и крикнул Мосалеву: - Петро, давай теперь потише снижайся, обледенение прекратилось. Скоро конец облакам. Стрелки, смотреть внимательно вниз, искать землю.
– Есть, искать землю внизу, - весело ответил Федорищенко.
Высота 500 метров... 400 метров... Всё так же темно кругом, темно в самолёте.
– М...да... - мычит Водопьянов. - Саша, с этой высоты нам бомбить, пожалуй, нельзя. Подорвёмся на своих.
Меня самого, признаться, мучили сомнения, на какой минимальной высоте у меня не дрогнет рука нажать на боевую кнопку и сбросить бомбы, среди которых половина бомб стокилограммовых и половина двухсотпятидесятикилограммовых. По инструкции наши бомбы можно бросать с минимальной высоты 600 метров. Но инструкция писалась в мирное время. За стокилограммовые я мало беспокоился. Их можно сбросить с высоты 200 метров, и ничего с самолётом не случится. А вот что делать с остальными бомбами, я пока что никак не решил.
Высота 200 метров. Температура плюс пять градусов, но до чего же жарко!
– Вижу землю! - закричал Федорищенко.
– По нас стреляют! - крикнул другой стрелок, Ярцев.
– Так держать. Сейчас разберёмся! - скомандовал я.
Внизу под облаками кромешная тьма. Земля просматривается только по большому количеству пожаров и вспышек от стрельбы всех родов оружия.
– Ну, Саша, разбирайся что к чему да распоряжайся.
– Всё будет в порядке, Михаил Васильевич, - уверенно сказал я, не имея ещё никакого определенного плана действия. Задев за что-то правой рукой, я увидел, что левая нога моего соседа упёрлась в прицел, в самое стёклышко, к которому я сам никогда даже руками не прикасаюсь. Тут я вспомнил, что мой сосед - корреспондент центральной газеты и что он тринадцатый человек на борту нашего самолёта. Мысленно выругал Щербакова - за каким чортом он мне напомнил эту цифру.
– Федорищенко, будешь помогать мне вести наблюдение за землёй. Замечай направление наземной стрельбы. Сейчас куда стрельба ведётся?
– На запад стреляют, товарищ штурман.
– Хорошо. Смотри внимательно и, как только заметишь, что стрельба пойдёт на восток, скажешь мне.
Никаких ориентиров, по которым обычно штурман уточняет своё место и направляет самолёт на цель, не видно. Какие уж тут ориентиры - тут бы хоть землю не потерять из виду!
У меня созрел план: по вспышкам наземной стрельбы определить линию фронта и по ней выйти в район цели.
– Алло, Богданов, свяжись с самолётом Пусэпа. Они раньше нас вылетели и уже должны были отбомбиться. Запроси обстановку и
– Товарищ штурман! На земле стреляют на восток. Вот сейчас только перешли линию фронта. Под нами немцы, - доложил Федорищенко.
– Хорошо! Молодец! Из вас, Федорищенко, выйдет большой человек. Мосалев, повернуть вправо на девяносто градусов, да покруче, сколько можно.
– Есть, покруче! - отвечает Мосалев без прежней бодрости в голосе.
Он заметно устал. На крутом вираже он теряет высоту, и я слышу голос Водопьянова:
– Петро, смотри, землю крылом не зацепи. Ты бы возле огней поближе разворачивался, там всё же видней.
– Товарищ командир, - докладывает Ярцев, - по нас сильно стреляют. Возле меня пулевые пробоины в плоскости.
– Откуда и из чего стреляют? - спросил Водопьянов.
– Как линию фронта перешли - со всех сторон бьют, не стреляют, по-моему, разве что из пистолетов.
– А почему же мне ничего не видно? - спросил Водопьянов.
– Потому, что стреляют они не трассирующими, - ответил Ярцев. - Я сам сначала не понимал, пока пули не начали щёлкать возле меня.
Стыдно признаться, но цифра тринадцать не выходит у меня из головы. Злость душит. Где Орел? Куда переместилась линия фронта? Какое сегодня число? Нет, не тринадцатое. Какая температура? Пять градусов. На каком приборе есть ещё эта злосчастная щербаковская цифра?
– Саша, сколько ещё времени предполагаешь искать цель? - спросил Водопьянов.
– Тринадцать минут! Нет! Почему тринадцать минут? Кто сказал тринадцать? Меньше. Сейчас подойдём к цели.
Наклоняюсь к уху корреспондента и громко, но спокойно объясняю ему, что здесь оставаться небезопасно, что пули через кабинное стекло могут убить, и предлагаю ему занять место возле борттехников. Корреспондент охотно ушёл назад и примостился у ног Щербакова. При отражённом свете приборного щитка вижу злое лицо Щербакова, устремлённое на "тринадцатого".
– Товарищ штурман, впереди или стреляет крупная артиллерия, или бомбят, - докладывает Федорищенко.
– Это наши бомбят.
– Товарищ штурман, от Шевелёва получено радио: "Цель видели, бомбили из облаков по расчёту времени. Цель обозначена пожаром".
– Саша, идём прямо на цель, - оживился Водопьянов.
– Видны прожекторы. Стреляют редко. Хорошо идём!
– Ну, теперь давайте соблюдать тишину и порядок. Мосалев, слушать и выполнять мою команду быстро и точно. Держи прямо на вон тот большой пожар. Первый заход сделаем холостой, посмотрим, что к чему, а потом уже начнём работать, - сказал я, не отрываясь от стекла кабины.
Низко лёг луч прожектора, направленный в нашу сторону. Большое зарево как раз в том месте, где нам приказано сбросить бомбы. Его можно взять за точку прицеливания. Другой пожар, поменьше, беру за исходную точку и подсчитываю боевой курс самолёта при бомбометании. Теперь всё ясно!
На земле во многих местах видны вспышки. Огненные струи проходят рядом с самолётом.
– Мосалев, накройся! - кричу я, и машина резким рывком вскочила в облака. - Поверни вправо на девяносто.
Мосалев молча выполняет все мои команды, и на малой высоте в облаках наша тяжёлая машина в его умелых руках послушна.