На дальних воздушных дорогах
Шрифт:
Председатель невнятно бормотал что-то. Я вынужден был снова повысить голос:
— Пошлите тотчас же этого товарища…
— Он наш бухгалтер. — Председатель старательно выговаривал это слово.
— Ладно, пусть будет бухгалтер. Пошлите его тотчас же за лошадьми и велите отвезти нас в Кашин.
Так дело пошло на лад, и бородач бухгалтер поспешил за лошадьми. Председатель хотел было последовать за ним, но Штепенко схватил его за рукав.
— Посидите, посидите спокойно. Поговорим немного, пока подводы
Ну и Саша! Сообразил наладить дело таким образом, что председатель останется у нас заложником, пока все не будет улажено.
Сидим.
Ждем.
Время тянется томительно.
Было уже далеко за полночь. Только около трех часов мы услыхали грохот телег, подъехавших к дому.
Две телеги с высокими бортами для возки сена. В каждую запряжено по две лошади. Дно покрыто толстым слоем соломы. Спасибо бородачу!
Ребят, кто пострадал посерьезнее, положили на солому, затем посадили меня, и телеги со скрипом направились к Кашину.
Дорога оказалась не такой уж страшной, за час мы добрались. Точно так, как рассказывала хозяйка.
Видимо, возчики хорошо знали город: они остановились около здания с вывеской «Больница». Штепенко сразу же поспешил на разведку. Через некоторое время мы увидели его снова на крыльце, а с ним был седовласый, с козлиной бородкой мужчина в белом халате. То, что произошло мгновение спустя, удивило нас, измученных тяжелой дорогой и болью. Этот мужчина в белом халате, очевидно врач, сразу же начал ругаться: дескать, всякие типы в праздник тревожат порядочных людей…
Пришлось разъяснить, кто мы и в чем нуждаемся.
— Мест больше нет. — Козлиная борода немного успокоилась. — Придется довольствоваться коридором.
— Коридор так коридор, — ответили мы примирирительно. — Мы люди военные, неприхотливые.
Доктор что-то пробормотал себе под нос. Довольно скоро пострадавшие лежали на чистых простынях в кроватях. Я тоже. Только те из экипажа, кто не пострадал при приземлении, расположились в коридоре, но на удобных матрасах.
Вокруг нас захлопотали врачи и сестры, запахло лекарствами, появились бинты.
Когда очередь дошла до меня и молоденькая женщина-врач принялась осторожно ощупывать мою опухшую ногу, я с большим трудом удержался от крика: острая боль пронзила мое тело.
— Кажется, разрыв сухожилия, — отдернула она свою руку, — может быть, есть и перелом… Волноваться, во всяком случае, нет оснований, — успокоила она меня нежной улыбкой.
И в самом деле, когда врачи и сестры вышли из палаты, боль в ноге, казалось, стала несколько терпимее. И когда вошла пожилая женщина, я спросил уже совершенно бодрым тоном:
— Скажите, а что это за деятель у вас тут — эта козлиная борода?
— Он главный врач нашей больницы и известный хирург. Если бы вы знали, какие у него золотые руки!
Женщина
— Куда вы все это несете? — забеспокоился Дмитриев. — Потом не найдешь…
— Не беспокойтесь, все будет в целости и сохранности. У нас никогда ничего не пропадало, а теперь одежда даже остается. — Она тяжело вздохнула и провела рукой по глазам: — Не хватает уже слез, чтобы плакать вместе с матерями умерших тут сыновей…
Затем в палату вошел главный врач. Следом шли две санитарки с алюминиевыми мисками на больших подносах. Запахло чем-то вкусным. Большие карманы халата главного врача подозрительно оттопыривались. Подойдя к моей постели, он вытащил из одного кармана пузатенькую бутылку, взял с тумбочки стакан и наполнил его до половины.
— Чистого или с водой? — деловито спросил он.
— Водой запьем, — поспешил ответить за меня Штепенко.
Лицо Саши приняло блаженное выражение, когда на его тумбочку поставили миску с гречневой кашей и довольно большой котлетой.
— Вилок, ножей у нас нет, не взыщите, — сказали нам санитарки, извиняясь, и положили на столы деревянные ложки.
— Это ничего, главное, есть что есть, — сказал Петр Мосалев, который до сих пор не вымолвил ни слова.
Главный врач налил теперь в другой стакан воды и поставил его рядом с первым.
— С праздником! — чокнулся он бутылкой о мой стакан.
Содержимое стакана обожгло мне горло. Задержав дыхание, я схватил стакан с водой и сделал большой глоток. Пожар в горле утих. А четырехугольная бутылка продолжала путь, и каждый получил свою долю.
Таким был для нас на этот раз октябрьский праздник.
Проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что нога у меня распухла и стала похожа на бревно.
— Ничего, это пройдет, — успокаивала меня пожилая женщина-врач с седыми локонами. — Полежите месяц-полтора и сможете опять идти в бой.
Месяц-полтора! Так долго проваляться в больнице! Нет уж, я встану на ноги пораньше!
— Скажите, пожалуйста, откуда можно было бы послать телеграмму в полк? — спросил я у врача.
Женщина подумала немного и сказала, что это, может быть, удастся сделать в городском отделе НКВД.
После долгого спора Штепенко дали наконец разрешение получить одежду, и он пошел, чтобы отправить телеграмму. Эта простая, казалось бы, процедура заняла столько времени, что Саша вернулся только после обеда.
Начались томительные больничные дни. Главный врач действительно оказался чудесным человеком и сделал для нас все, что мог. Весь экипаж (и те из нас, кто не пострадал ни от пуль, ни от ночного прыжка с парашютом) жил в больнице, с нетерпением ожидая штабной самолет, который отвез бы нас на родной аэродром.