На дальних воздушных дорогах
Шрифт:
Вскоре выяснилось, что названия настолько непривычны для уха летчика, что Штепенко, выразивший желание ассистировать, никак не мог их запомнить. Тогда условились называть их так, как они выглядят. Итак: пила, нож, ножницы, щипцы, крючок и так далее. Просто и ясно.
Через некоторое время все знали свои роли. Операция началась. Доктор дал пациенту стакан коньяку, и пятеро сильных мужчин обступили больного. В течение всей Операции матрос орал и так метался от боли, что мужчинам пришлось приложить немало сил, чтобы удержать
Всю ночь хирург дежурил у постели больного. Утром, когда самолет был готов к взлету, мы осторожно отнесли больного в лодку, переправили его в самолет и уложили там на надувной матрас.
Еще предыдущим вечером командир после продолжительного спора решил лететь в Якутск напрямик через хребет Черского.
Погода со вчерашнего дня почти не изменилась. Низкие тучи покрывали небо, падали редкие снежинки. Гидроплан пробороздил реку и плавно поднялся в воздух. Описав полукруг, он на прощание покачал крыльями над поселком. Вскоре мы были в облаках.
В течение часа весь экипаж усердно трудился, чтобы не сбиться с курса в облаках и снежной буре. На радость нам, погода постепенно прояснилась. Мало-помалу тучи поредели, кое-где можно было видеть голубые пятна ясного неба. Еще минут десять — и от туч остались лишь единичные комочки тумана, но вскоре и они рассеялись в солнечных лучах. Внизу был виден покрытый снегом и льдом горный хребет. Яркие солнечные лучи отражались от белоснежных склонов, и это вынудило нас надеть темные защитные очки. Вершины горного хребта были настолько острыми, что казалось, будто кто-то повернул огромные пилы зазубринами к небу. Куда ни кинь взгляд — ни куста, ни дерева, ни птицы, ни зверя. Только скалы и лед.
Самолет постепенно набирал высоту. Высотомер показывал уже 3000 метров. Но встающие слева и справа вершины казались все-таки выше.
Настроение «начальника небесной канцелярии» опять испортилось. На горизонте появились мчащиеся с большой скоростью навстречу нам стаи облаков. Мы надеялись перелететь через них, но на этот раз моторы оказались не в силах поднять самолет так высоко.
Вдруг самолет вздрогнул, где-то сзади раздался грохот.
— Что случилось? — спросил Козлов у бортмеханика. Тот пришел в кабину летчиков и, ухмыляясь, объяснил:
— Доктор, наверное, сильно заложил, чтобы не ощущать морской болезни. Во всяком случае, он уже ничего не понимает, только мычит что-то про себя.
— А что за грохот там был? — спросил Козлов.
— С доктором случилась маленькая неприятность. Надувной матрас, на котором он спал, по мере уменьшения наружного давления стал вздуваться и наконец сделался совсем круглым. Доктор просто скатился с него на пол.
— А больной? Он ведь лежит на таком же матрасе!
— С больным все в порядке. Я пару
— Ты мог сделать то же самое и для доктора, — пожурил бортмеханика командир.
— Доктор велел не мешать ему. Он сказал, что так намного удобнее.
Облака все приближались. Теперь нас окружал серый туман. Снова начался так называемый «слепой» полет, когда пилот вынужден ориентироваться по показателям целого ряда приборов. Теперь ему надо внимательно наблюдать за стрелками указателя скорости, высотомера и компаса. Для облегчения труда летчика самолет снабжен «искусственным горизонтом», воспроизводящим положение самолета в воздушном пространстве.
Мы находились уже на высоте 4800 метров. Самолет поднялся почти на предельную для него высоту. Становилось все холодней. Снаружи было 36 градусов ниже нуля. Консоли крыла самолета покрылись льдом.
— Маслопровод левого мотора замерз, — доложил бортмеханик. — Если мотор быстро не выключить, он сгорит.
— Штепенко! Где мы сейчас летим? — спросил Козлов.
— Скоро пересечем торный хребет.
— Что значит «скоро»? Скажи точно! — приказал Козлов.
— Точно я скажу через пять минут, — ответил Штепенко.
— Можно еще немного подождать? — спросил Козлов у бортмеханика.
— Всего несколько минут!
— Через двенадцать минут можно идти на снижение, — доложил Штепенко. — Мы тогда будем над долиной Томмота.
Каждая минута казалась теперь вечностью.
— Температура головок цилиндра левого мотора двести тридцать градусов, — озабоченно доложил Косухин.
В тревожном ожидании прошло еще две минуты.
— Температура поднялась до двухсот сорока градусов, — снова прозвучал предостерегающий голос бортмеханика.
— Двести пятьдесят…
— Двести шестьдесят… Больше оттягивать нельзя, начнется пожар! — С этими словами Косухин выключил левый мотор.
В тот же миг мы с Козловым нажали изо всех сил на правую педаль и прибавили газ единственному работающему мотору. До установленного срока оставалось еще три минуты. Обстановка была более чем серьезной. Внизу, скрытые облаками, нас подстерегали скалы. Все. зависело теперь только от точности расчетов штурмана. Если штурман ошибется хотя бы на одну минуту, то на участке снижения самолета вместо долины может оказаться вершина хребта…
Наконец эти мучительные двенадцать минут окончились. Я уменьшил понемногу тягу работающего мотора, и самолет стал снижаться. 4500… 4000… Две пары глаз, напрягаясь, старались разглядеть что-нибудь впереди, в сером тумане… Напрасно. От усталости глаза вскоре стали слезиться. Ничего не было видно — одни только мутные облака.
3500… 3000… Чем ниже опускался самолет, мчащийся со скоростью двести километров в час, тем реальнее становилась опасность столкнуться со скалами. Нервы у всех были напряжены.