На день погребения моего
Шрифт:
На празднестве перед отъездом гостей царила романтическая атмосфера, алкогольное опьянение и безрассудство, так много дверей открывались и закрывались в коридорах, столь многие гости входили и выходили не из тех комнат, что контора де Декера, объявившая официальную операцию «Возможность Беззаконий», отправила в отель столь много оперативных работников, сколько было в резерве, среди них и Пита Вовре, который предпочел бы работать ночью и при каких-нибудь более зловещих обстоятельствах. Увидев Вовре, Кит сразу же понял, что стал мишенью убийственного умысла, и выбежал в лабиринт черных лестниц и коридоров. Рут Табсмит, решив, что Кит пытается избежать оплаты дополнительной ставки, сделанной в Казино несколько вечеров назад,
Кит скитался из одного общественного места в другое, сидел в кафе, пытаясь держаться поближе к людям и свету. Он не видел признаков общегородского военного положения, только полиция Гард Сивик, по своим делам, обходительная, как всегда, и Кватернионисты, которых ему довелось встретить, не более безумные, чем обычно, но всё же он не мог избавиться от какой-то пугающей уверенности, что стал мишенью для сил, жаждущих его уничтожить. В конце концов его навязчивые прогулки прекратили Пино и Рокко, заговорившие с ним около полуночи возле Minque, рыбного аукционного дома.
— Мы возвращаемся в Брюгге, — сказал Рокко. — Наверное, оттуда в Гент. Слишком много полицейских вокруг.
— Тебя подвезти? — предложил Пино.
Вот как Кит оказался поздно ночью, позднее, чем он когда-либо мог бы представить, на торпеде, уплывающей в сторону Брюгге.
В какой-то момент этого жизнерадостного быстрого плавания парни, кажется, поняли, что настала ночь, и, более того, совсем не видно навигационных огней.
— Не думаю, что кто-то нас преследует, — сказал Рокко.
— Хочешь снизить скорость? — спросил Пино.
— Мы торопимся в Брюгге?
— Там что-то впереди. Лучше убрать газ на всякий пожарный.
— Cazzo!
Они каким-то образом свернули не туда и плыли уже не по главному каналу, вместо этого плутали по призрачному коридору, окутанному туманом, почти заболоченному от заброшенности, хорошая каменная кладка, никаких окон, пересекают пешеходные мостики, кажется, принадлежащие не Христианскому Северу, а какой-то более экзотической религии, какая-то побочная идея пересечения миров. В сердце ослепительной ночи, замаскированные под эхо и интерференцию фаз, начали звонить колокола, ноктюрн в гармоническом миноре, слишком безысходно точный, чтобы его можно было приписать человеческому музыкальному размеру и мускульной силе, больше похоже на один из карильонов часового механизма, характерный для этой части Бельгии, заменивший живых карильонистов, искусство которых, как говорили, пришло в упадок...
Город, прежде — процветающий Ганзейский порт, в который можно было добраться из любого уголка Земли, здесь прогуливались и чванились счастливые от пива бюргеры и их пышно-элегантные жены и дочери, они разбогатели благодаря торговле шерстью со
Дрейфуя, словно они надолго отчалили от берегов бессонной повседневности, полуночники подошли посмотреть, орбиты их глаз чернели в тумане, рассеявшемся, чтобы пропустить невыносимый лунный свет. Одна тень отделилась от толпы и приблизилась, подходя, она становилась всё острее и тверже. Кит оглянулся по сторонам. Рокко и Пино растворились. «Что, черт возьми, происходит?». Тень производила какие-то манипуляции со своими руками.
Вовре. Здесь, перед ним. Кит не сбежал от своего вероятного уничтожения, а приплыл к нему.
Раздался выстрел, кожа щеки почувствовала удар мелких каменных осколков, пуля ударилась о старинную поверхность. Он бросился к ближайшему укрытию, в аркаду, где его могло поджидать что угодно, крича:
— Ты стреляешь не в того парня!
— Неважно. Ты сгодишься.
Когда прозвучал следующий выстрел, Кит прижался к земле, его сердце тяжело стучало, насколько он мог бы сказать, прячась в укрытии. Возможно, он был не единственной мишенью, или, возможно, Вовре разряжал обойму просто так от нечего делать.
Вовре стоял беззащитный в ночном свете, испытывая экзальтацию, какой он никогда не помнил, даже в бытность свою в Африке. Он уже не мог в точности сказать, в кого именно он стреляет или как он сюда попал. Кажется, это как-то связано с итальянцами на их человекоуправляемой торпеде, об этом сообщалось в послании, пришедшем в контору несколькими часами ранее, но ничего похожего не болталось сейчас в этих ярких пустых каналах. Интересная активность, кажется, происходила в небе.
Всякий раз, когда он решался взглянуть вверх, это было там, прямо над ним, штука, которую он видел уже много дней, снова возникла в небе, выплыла с его задворок, на борту находились неопознанные гости, которых он видел прогуливавшимися по Дамбе так, словно они находились в городе с организованной миссией.
Он знал, что должен попытаться подстрелить летучий корабль. Он спрятал свой борхардт и неуклюже достал оружие, привезенное из Брюсселя, понятия не имея даже, как открыть корпус, не говоря уж о том, как использовать спрятанное внутри содержимое. Он не знал, нужно ли его как-то заряжать патронами. Но это были детали. Он был тем, кем был, и в решительный момент доверял своей интуиции относительно любого оружия.
Но Вовре действительно не видел такое оружие раньше, во всяком случае — ночью вроде этой, в безжалостном лунном свете. У него возникла непреодолимая уверенность, что этот прибор наделен сознанием, рассматривает его и не очень-то рад находиться в его собственности. Он нагрелся, Вовре почувствовал тонкие вибрации. Как такое возможно? Геверт ни о чем подобном не предупреждал. Разве нет?
— Jou moerskont, черт бы тебя взял! — закричал он.
Бесполезно, на каком бы языке ни воспринимало крик это оружие, это явно был не африкаанс, он происходил из краев, слишком отдаленных от тех лесов, от тех медленных гибельных рек... Что-то вспыхнуло, на мгновение ослепив его, озарив его поле зрения зеленым светом. Сопутствующий звук был таким, что ему точно не захотелось бы услышать его еще раз — словно голоса всех, кого он когда-либо отправил на тот свет, заорали необъятным слаженным дьявольским хором.