На день погребения моего
Шрифт:
Весь мир влюблен в любовь, кажется, кроме Кита, желания которого никто не принимал в расчет, и менее всего — он сам. Когда они с Яшмин встретились днем в Курзале, оба были рассеянны из-за недосыпания, и его объявление о повороте в Венецию для осуществления вендетты могло прозвучать несколько резко.
— Можно мне обсудить это с Братом Своумом? Он говорит, что мне нужно сесть на поезд в Констанцу, а если верить расписанию, которое он мне дал, чтобы добраться туда, нужно дополнительное время. Как ты думаешь, насколько он торопится?
— Думаю, для них
— Но это...другое, нам необходимо позаботиться об этом, пока есть возможность. А пока Риф думает, что я должен прикрывать его с тыла, я не могу уйти. Что бы ни произошло, надо действовать быстро.
Она смотрела на него, нахмурившись.
— Значит, отличная работа — твой билет в Кашгар, не так ли.
— Может быть, ничего не случится.
— Или, возможно, тебя убьют.
— Яшмин, этот ублюдок разрушил мою семью. Что я...
— Тебе можно лишь позавидовать. Тебе повезло — у тебя есть убежище. Имя, кто-то, кого можно привлечь к ответу. Слишком многие из нас вынуждены бессмысленно сидеть, пока что-то выйдет из тьмы, ударит нас и вернется туда, откуда вышло, словно мы слишком хрупки для мира счастливых семей, чьи беззаботные судьбы требуют принесения всех нас в жертву.
— Но если бы это была ты, и у тебя был бы шанс...
— Конечно, я бы это сделала, Кит, — она задержала руку в его ладони настолько, насколько было нужно. — Я больше не могу строить свои собственные планы, эти люди из И. П. Н. Т. считают, что только благодаря им я до сих пор жива, и кто-то решил теперь взыскать долг.
— Так что они забирают тебя обратно в Лондон?
— Сначала мы поедем в Вену, а потом — в Будапешт. Какой-то таинственный всплеск Парапсихологии. Я догадываюсь, что буду подопытной, но когда спрашиваю о подробностях, мне отвечают, что я не должна знать слишком много — это нарушит целостность исследования.
— Стоит ли писать тебе на адрес И. П. Н. Т., или они вскрывают и читают твою почту?
— Хотелось бы мне знать.
— Тогда кому мы можем доверять?
Она кивнула.
— Ноэллин Феншейн. Мы вместе были в Гертоне. Вот ее адрес, но не надейся на быстрый ответ.
— А твой отец...
Она передала ему запечатанный конверт Санатория с привычным штампом — претенциозным гербом.
— Что это? Я думал, вы двое общаетесь только с помощью телепатии, — он засунул конверт во внутренний карман пиджака.
Ее улыбка была тусклой и формальной.
— Телепатия, какой бы чудесной она ни была, не стала бы, как сказать, «заплатой»? — заплатой на том мгновении, когда ты фактически передашь это ему в руки.
Она говорила и более лестные вещи, подумал он, но никогда не была столь доверительна. Он окинул их мимолетным взглядом третьей стороны — ренегатов, поддерживающих уровень профессионализма, даже если профессиональная отрасль ими более-менее довольна.
Он увидел, как она отбывала с маленького причала, на котором
— Ты думаешь...
— Нам нужно было сбежать вместе в реальной жизни? Нет. Мне сложно представить кого-либо настолько глупого, чтобы верить в то, что мы должны были бы это сделать.
Лодка попятилась в озеро, повернулась, и ее унесло, она не удосужилась оглянуться. Кит увидел рядом Рифа, курившего сигареты и притворявшегося, что ничего не замечает.
Кит позволил себе на мгновение задуматься о том, сколько еще таких бесслезных прощаний, как предполагается, он должен пережить, пока однажды не придет время того прощания, которое ему на самом деле не нужно, которое наконец-то будет лишним.
А вот снова Нэвилл и Найджел, пьют хайболы с добавлением британского сиропа от кашля и газированной воды из портативного сельтергена, который они опорожняли на прохожих, вызывая ворчание среди членов И. П. Н. Т. В данный момент они собирались посмотреть комическую оперетту «Вальсирующие в Уайтчепеле, или Роман о потрошении» — приблизительную, и, если верить некоторым обзорам, безвкусную постановку об убийствах в Уайтчепеле в конце 80-х.
— Ааа! — Нэвилл всматривался в свое отражение в зеркале. — Мешки под глазами! У Пиггота только могут быть такие «мешки»!
— Идем с нами, Льюис, — сказал Найджел. — У нас есть дополнительный билет.
— Да, и кстати, - сказал Нэвилл, — тут есть кое что еще, — но Лью легко увернулся от потока сельтерской, которая попала вместо него в Найджела.
В тот вечер на Стрэнде, словно по какой-то договоренности, происходила демонстрация зловещей британской тяги к темному и яркому, так хорошо известная экспертам по эротической невропатии, не говоря уж о студентах-шимпанзе: толпы в макинтошах, в оригинальных сапогах и цилиндрах, засаленный шарм брошей и сережек из марказита, холодный блеск напомаженных висков при свете фонарей... даже тротуар, скользкий от дождя и маслянистых выделений, создает свое прихотливое альбедо. Уличное освещение несло тем, кто, подобно Нэвиллу и Найджелу, мог это слышать, световой эквивалент постоянного крика боли.
На улице бродячие музыканты делали курбеты и вертелись перед людьми, стоявшими в очереди в театр — фокусники доставали мелких животных из ниоткуда, акробатические экзерсисы зачастую оставляли миллиметровый зазор между черепом и мостовой, а прямо напротив «Театра герцога Камберлендского» квартет укулеле играл и пел попурри мелодий из «Вальсирующих в Уайтчепеле», включая ту, что должен был исполнять в стиле Гилберта и Салливана хор констеблей аналогичному количеству уличных женщин:
Ты знаешь, это...