На день погребения моего
Шрифт:
— Вот это да, — сказал Кит, — это определенно стадо диких ослов.
Они нашли убежище в зарослях цветущей конопли, запах которой почувствовали около полудня, задолго до того, как увидели. Растения были приблизительно с двенадцать футов ростом, одного этого аромата было достаточно, чтобы погрузить путешественника в сон наяву. Хасан, кажется, впервые воодушевился, словно это — послание из царства, с которым он проворачивал сделки.
Он расхаживал, словно англичанин в розовом саду, тщательно вдыхая ароматы, высматривая и выбирая цветы и плодоносящие головки марихуаны, пока не собрал довольно большой тюк.
Много дней
— Еще не высохла. Еще не готова для курения.
— А когда она...
— Мне надо поразмыслить. На самом деле это не для англичан, но, возможно, мы договоримся.
Ветер, живой, наделенный сознанием и не благоволивший к путешественникам, имел обыкновение подниматься посреди ночи. Первыми его запах чуяли верблюды, потом постепенно все в отряде начинали его слышать, его непреклонное крещендо, дававшее им слишком мало времени для того, чтобы найти укрытие, часто единственным спасением было прижаться к земле, как былинка, и попытаться не быть унесенным в небеса.
Волки собирались и наблюдали за ними всю ночь, колеблясь, что делать — позаботиться о них или забрать то, что останется, когда ветер с ними покончит. Пренс, кажется, питался почти только лишь местным желудочным снадобьем, которое Уйгуры называли gul h"an, из перебродивших лепестков роз, он возил с собой огромную флягу этой жидкости и неохотно, действительно ворча, делился ею с другими. Хасан платил ему той же монетой, настороженно следя за своими запасами марихуаны, которые, как оказалось, он использовал для торговли, ласково предлагая партию товара всем, кого встречал на своем пути, от финских татар, охотившихся на Алтае, до казаков-подледных рыболовов на озере Зайсан. Иртыш к тому времени был еще подо льдом, поэтому они поспешили в Барнаул по Оби, чтобы успеть до начала сумятицы и треска весеннего таяния снегов, разбудив всех как раз перед рассветом, вскоре сели на пароход, полный шахтеров, коммерсантов и царских чиновников — все они подпрыгивали, словно на санях, со скоростью 120 миль в час, прибыли в крошечный поселок железнодорожных рабочих Новосибирск, а там ждали у широкой колеи поезда в Иркутск.
— Так вот, значит, Иркутск.
— Сибирский Париж.
Как оказалось, это снова больше напоминало субботнюю ночь в Сан-Хуане. Сутки напролет город являл собой особую комбинацию буйства и респектабельности. Золотодобытчики пили водку, играли в винт, спорили о политике и стреляли друг в друга, играя в фатализм. Купечество оставалось в своих солидных домах в Глазковском предместье, в районах, связанных с бизнесом, притворяясь, что игнорирует низы общества, к которым многие представители этого сословия принадлежали еще на памяти этого поколения.
— Какое-то паломничество, — Кит всматривался в клубах табачного и конопляного дыма в действо, происходившее в клубе «Голомянка», в который они с Пренсом зашли отпраздновать, или, как минимум, отметить свое прибытие.
— В здешних краях паломничество — вопрос, связанный с добрыми и гневными божествами. Отсчет времени. Руководство.
— Что это значит?
— Спросите у Хасана.
— Хасан исчез в то же мгновение, когда мы подошли к Озеру.
— Точно.
В соответствии с инструкциями они
— И не нужно, — особо подчеркнул Оберон Хафкорт, — посвящать его в подробности.
Они нашли Паундстока в Иркутском порту, он расхаживал туда-сюда с чернильницей и кисточкой, маркируя тяжелые упаковочные ящики несколько маловразумительным термином «наушники».
— Наушники, — пробормотал Пренс. — Думаю, нет, не в этой жизни. Несмотря на всеобщую суматоху, царившую в этом огромном, освещенном тусклым светом пространстве, несколько сотрудников, кажется, были заняты в основном тем, что с плохо скрытой неприязнью рассматривали Кита и Пренса.
— Как там Хафкорт? — поприветствовал их купец. — Свихнулся, конечно, но что еще?
— Он высылает..., — начал Пренс.
— Послушайте, а что насчет Хасана?
Пренс нахмурился в замешательстве:
— Гид-туземец? Не знаю, он исчез.
— Прежде чем исчезнуть, — спросил он, вероятно, с легким нетерпением, — он что-нибудь для меня оставил?
— О, — Пренс достал из кожаного саквояжа и вручил маленький пакет, завернутый в клеенку, сквозь которую Кит отчетливо почувствовал запах дикой конопли. Он с трудом удержался от комментария, и к лучшему, потому что Паундсток был не совсем готов. Он провел их к заднему ходу здания, где раздавались ритмичные металлические удары, постепенно становясь всё громче. Они подошли к стальной двери, у которой стояли два высоких типа бандитского вида, у каждого в кобуре — револьвер модели «наган» 1895 года.
— Что, — пробормотал один из них, — снова вы?
Внутри большой чеканочный пресс, несколько винтажный, штамповал то, что выглядело, как британские золотые соверены. Но только они не были золотыми, скорее, из медного серебра, как объяснил Паундсток.
— Старые китайские монеты, в основном. То, что называют «наличными». Серебро, бронза, содержание варьируется в зависимости от того, что привезут в определенный день. Мы растапливаем металл, отливаем бруски, вальцуем рейки, вырубаем заготовки, наносим изображение и гальванизируем очень тонкий слой золота. От настоящих не отличишь.
— Но они...
— Не говорите так. Благодаря друзьям из Тауэр-Хилл мы используем абсолютно подлинные штампы. На каждой монете действительно ваша молодая Виктория. А это ведь единственное, что важно, разве нет?
— Не знаю. Их можно использовать? Легально?
— Забавная идея, особенно — в здешних краях. Начнем с тысячи, как вам? Будьте судьей. Две? На самом деле не такие тяжелые, как вы думаете, — он взял печную лопату и наполнил прочный обитый медью ящик псевдо-соверенами. — Все они ваши. И последнее, стандартная проповедь — и можете отправляться на поиски приключений.
Он провел их в соседний офис, большую часть которого занимала карта Восточной Сибири.
— Вот здесь вы будете работать, три огромных речных бассейна на восток от Енисея — Верхняя Тунгуска, Подкаменная Тунгуска, Нижняя Тунгуска. Много лет тунгусские кланы, занимающие долины этих рек, ведут войну, особенно — Илимпия, клан которой живет на берегу Нижней Тунгуски, и Шанягир, занимающий берег Каменной Тунгуски. Ключевая фигура в этих событиях, возможно, даже тот, перед кем отчитывается ваш Дузра, — это шаман, пользующийся большой славой в масштабах региона, Магякан, действующий от имени Илимпии.