На день погребения моего
Шрифт:
— Какой-то серьезный диссонанс между психическими дарованиями и современным капитализмом, полагаю, — несколько лаконично ответил Коген. — Они взаимно антагонистичны, скажем так. А еще мы тут стараемся не тратить слишком много душевных сил, как некоторые в вашей конторе, на эту железнодорожную Концессию.
— Если бы я не ходил тут свободно среди вас, — заявил Клив Краучмас, — я был бы Первым Парнем в клинике Колни Хэтч. Однажды ночью, лишь на долю секунды, я увидел... Я думал, что увидел...
— Всё нормально, Краучмас, мы здесь такое слышим
— Но...
— Просветление — это деликатный вопрос. Всё зависит от того, в какой мере вы готовы рисковать. Не столько деньгами, сколько личной безопасностью, драгоценным временем в ожидании далекого рискованного предприятия. Конечно, это случается. Из пыли, в облаках пота и дыхания, стуча копытами, животное поднимается в поле, последнее, от которого вы могли бы этого ожидать, высокое, сияющее, неумолимое, и проходит мимо них всех, словно луч утреннего света через спектральный осадок мечты. Но всё же это шутовское пари и игра в наперстки, у вас может не хватить воли или терпения.
— Но, думаю, я выдержу. Некоторое время меня интересует вопрос — по мере приближения членов ордена к просветлению существуют ли какие-то скидки на суммы выплачиваемых нами членских взносов?
Когда Лью прибыл в Кембридж, шел дождь. Заголовки газет сообщали:
Древние стены украшали нарисованные мелом граффити «Создавайте больше герцогов» и «Экспроприируйте цыпочек».
Оставив Яшмин в привратницкой Гертон-колледжа, Лью и Клив Краучмас направились в относительно отдаленный паб математиков «У Лапласа» на берегу канала, где они должны были встретиться с профессором Ренфрю.
— Здесь люди в основном из Тринити-колледжа, — сказал Краучмас. — Похоже, никто его не узнает.
— С чего бы они стали его беспокоить? — громко поинтересовался Лью, но Краучмас проигнорировал вопрос, кивком головы указывая на опускающийся вечер.
Лицо Профессора понемногу начало обретать четкие очертания в грязном болотном свете, на нем даже появились яркие краски...нет, посмотрим под необычным углом... улыбка, которая никогда бы не прорвалась сквозь наружное радушие.
После трех обязательных порций густого теплого невыветрившегося продукта, известного на этом острове как пиво, Краучмас задумался о своих бедах, а Лью и Профессор направились в квартиру Ренфрю в одном из маленьких четырехугольных дворов. Когда они зажгли сигары и позволили распространиться вибрациям недоверчивой тишины, Ренфрю начал говорить.
— Думаю, вы знакомы с воспитанницей Оберона Хафкорта.
Лью решил, что Краучмас в своем восхищении не смог удержаться от произнесения ее имени. Он пожал плечами:
— Рутинная работа, сопровождаю ее повсюду, мистер Краучмас подумал,
Но это не освободило его от подозрительного косого взгляда:
— Бедный Хафкорт. Мужчина просто не понимает, как обделываются эти делишки. Хуже, чем Гордон в Хартуме. Пустыня внушила ему фантазии о власти, которые в Уайтхолле, слава Богу, считают непрактичными. И вы даже не представляете, как покровители девушки из И. П. Н. Т. постоянно омрачали мою жизнь. Невозможно сделать малейшее движение, каким бы невинным оно ни было, чтобы не привлечь их, я бы сказал, ревностное внимание.
Лью казалось, что верхняя и нижняя челюсть Ренфрю двигались независимо друг от друга, словно у чревовещателя. В то же время звук, казалось, шел непонятно откуда.
— У них есть несколько оригинальные методы, полагаю. Но они хорошо платят.
— А, вы работали с ними раньше.
— Вывоз и доставка, — один или два раза, как это у вас называется...работа с применением силы.
— Вы подписали с ними какой-нибудь договор?
— Нет. Одно задание за раз, и деньги на бочку. Так лучше для всех, понимаете.
— Хм. Значит, например, если бы я захотел вас нанять...
— Будет зависеть от работы, полагаю.
— Молодой Краучмас говорит, что вам можно доверять. Давайте. Расскажите, что вы думаете.
Лью заметил пригвожденную к пробковой доске стены фотографию призрачной фигуры в белом, с сумкой игрока в крикет, позирующую на фоне одного из тех достопримечательных скоплений облаков, которыми славится площадка Хэдингли. Лицо было расплывчатым, но Лью отошел на несколько шагов, чтобы сфокусировать взгляд.
— Вы его узнаете?
— Нет...но, думаю, через минуту смогу.
—
Вы его узнаете, — лукаво кивая, словно на себя.
В желудке Лью возникли тягостные ощущения, но он не видел причин для того, чтобы подтверждать догадку Профессора. Вместо этого он до конца выслушал ту же самую историю, которую слышал от Кумбса де Боттла, про загадочного метателя газовых бомб.
— Вы хотите, чтобы я его нашел? Схватил за воротник и сдал в полицию?
— Не сразу. Сначала приведите его ко мне, если это вообще будет возможно. Чрезвычайно важно, чтобы я поговорил с ним, с глазу на глаз.
— Поймать его в разгар осуществления одной из этих фосгеновых атак?
— О, будет надбавка за вредность, я уверен, не могу заплатить вам много, сами видите, как всё вокруг измельчало — словно моя жизнь стала объектом газового бесчинства, но другие будут более щедры, если вы доставите его в целости и сохранности.
— Это дело сложно назвать личным.
— Озорство на морском побережье с миссис Ренфрю, что-то в этом роде...так жаль, нет...боюсь, нет.
На его лице появилось выражение, которое Лью время от времени замечал у британцев, сочетание самодовольства и жалости к себе, которое он еще не мог объяснить, но знал уже достаточно, чтобы проявлять осмотрительность.