На день погребения моего
Шрифт:
— Как это?
—Шведский афродизиак.
— Вроде, эмм...?
— Название? Да, я могу вам сказать, но на диалекте провинции Емтланд это звучит почти так же, как «вагина твоей матери», так что, если вы не произнесете это слово абсолютно правильно, вас могут не понять шведы, находящиеся на расстоянии слышимости. Хочу уберечь вас от неприятностей.
Она была невинной невестой. В момент покорения она поняла, что хочет лишь одного — стать ветром. Стать тонкой, как лезвие, невидимое лезвие неизвестной длины, войти в царство воздуха
Они проснулись посреди ночи. Она пошевелилась в его объятиях, ей не нужно было поворачиваться, она общалась с ним с помощью неожиданно разговорчивой дырки.
— Черт. Мы действительно поженились, неужели.
— Это значит поженились, — предположила она, — и это значит респектабельный брак. Теперь мы в теме, куда что вставлять,другое дело...
— Черт, Лейк.
Через неделю брачной ночи Дойс и Слоут подумали, что им пора совершить короткое турне по региону.
—Ты не возражаешь, голубка моя?
— Что...
— Увидеть еще что-то, кроме кофе, — проворчал Слоут. Следующее, что она запомнила — они вышли из дверей и пересекли ущелье, они не вернулись к ночи, не вернулись, фактически, и через неделю, когда они появились снова, на расстоянии полумили она услышала раскаты хриплого пронзительного смеха, который Дойс и Слоут не могли контролировать. Они вошли и сидели там, смеясь, их глаза, темные от отсутствия сна, сверлили ее, не собираясь менять объект. Она чувствовала не страх, а, скорее, тошноту.
Когда они достаточно успокоились,
— Вы здесь задержитесь на какое-то время, — спросила она, — или зашли просто поменять носки?
Этот вопрос вызвал у них новый приступ смеха.
С тех пор почти каждый день происходили семейные скандалы. Слоут, казалось, поселился у них, и неизбежно встал вопрос его интереса к невесте.
— Приступай, дружище, — однажды ночью предложил Дойс, — она вся твоя. Я могу сделать перерыв.
— Только шестерки довольствуются вторым классом, это всем известно, а я не твоя чертова шестерка.
— Ты отказываешься, Слоут? Может быть, это не материал с Маркет-Стрит, но, взгляни, всё еще хороша.
— Она начинает дрожать, когда я подхожу ближе, чем на десять футов.
— Она меня боится?
— Спроси у нее, почему бы не спросить?
— Вы боитесь меня, миссис?
— Да.
— Ну, я что-то такое и предполагал.
Лейк не сразу поняла, что таковы были представления Слоута о любовной игре. Когда она это поняла, он уже давно уехал.
Но пока — насколько плохой девочкой она стала? Следующий кадр — она разделась, и все они были в кровати на верхнем этаже «Лосиного Отеля» в Колорадо-Спрингз.
— Не видел ничего подобного после той китаянки в Рино, — сказал Дойс, — помнишь ее?
— Ммм! Эта скособоченная киска!
— Будьте серьезны, — сказала Лейк.
— Клянусь, как бы в Х-образной форме, мы тебе покажем...
Они держали ее голой большую часть времени. Иногда привязывали кожаными
— Думаю, это делает меня на самом деле плохой, — тихо сказала она и подняла глаза на Дойса.
Слоут схватил ее за волосы и толкнул лицом в член ее законного супруга.
— Не это делает тебя на самом деле плохой, шлюха драная, на самом деле плохой тебя делает то, что ты вышла замуж за моего братка.
— У нее билет на двоих, — рассмеялся Дойс. — Плохая девочка расплачивается.
Она открыла у себя неожиданные таланты к иносказаниям и флирту, потому что ей нужно было быть осторожной и никогда не высказывать ничего, похожего на просьбу, в присутствии этих двоих — это могло испортить настроение быстрее, чем месячные.
Фактически Дойс и Слоут были самыми обидчивыми злодеями из тех, кого она когда-либо встречала, что угодно могло вывести их из себя. Например, трамваи на улице, если свисток одного из них фальшивил. Лишь однажды она была достаточно неосмотрительна, чтобы предложить: «Парни, почему бы вам не оставить меня в покое и не ублажить друг друга для разнообразия?», после чего последовал шок и гнев, не утихавший еще несколько дней.
Слоут был лаком до зеленого цвета. Он приходил с этими вещами, почти всегда — где-то украденными, и хотел, чтобы она их надела: рукавицы, детские чепчики, мужские велосипедные штаны в обтяжку, шляпы со срезанными полями и плоские, неважно, что, лишь бы они были какого-нибудь оттенка зеленого.
— Дойс, твой партнер просто сумасшедший.
— Да, видеть не могу зеленый, предпочитаю лавандово-лиловый, — протягивая испещренный пятнами жира полосатый передник примерно такого цвета. — Как тебе?
Они привезли ее в Четыре Угла и положили так, чтобы одно колено указывало на Юту, другое — на Колорадо, один локоть на Аризону, другой — на Нью-Мексико, а точка проникновения была как раз над мифическим перекрестием. Потом вращали ее в разные стороны. Ее миниатюрные черты были вдавлены в грязь, грязь цвета крови.
Некоторое время у них была трехсторонняя семья сомнительной степени уюта. Напарники, как оказалось, пока что не желали разрывать узы партнерства, а Лейк не собиралась позволить кому-то из них уехать по плато на расстояние дальше выстрела винтовки. Дойс храпел, даже когда не спал. Слоут не особо заморачивался купанием, он испытывал суеверный ужас перед этим действием, веря, что, если он помоет руки, его настигнет беда. Лейк лишь однажды удалось уговорить его это сделать, и в тот же вечер, когда они сидели за ужином, что-то с чудовищным грохотом упало на крышу и суп Слоута разбрызгался.