На дне Одессы
Шрифт:
Симон побагровел, повернул голову к супруге и спросил:
— А?.. Ты слышишь?
— Слышу, — ответила со вздохом мамаша.
— Это ты все виновата. Ты его так разбаловала. Где палка?
— Около дивана, в спальне.
Симон пошел искать палку.
Сценку эту наблюдали из окон две девицы в одних сорочках, с распущенными волосами, и прачка с высоко подоткнутой юбкой. Прачка стояла в дверях прачечной, откуда плыли густые облака пара.
Все покатывались со смеху.
Одна девица громко передразнивала хозяйку:
—
Надя также не могла удержаться от смеха и ждала, что будет дальше.
Вот вышел на балкон Симон с толстой суковатой палкой и стал тяжело спускаться, как слон, вниз по деревянной лестнице.
— Вот я тебе покажу, — пыхтел он…
Кто-то постучал вдруг в комнату и Надя отскочила от окна.
— Можно? — спросил за дверьми робкий голос, душимый сильным кашлем.
— Можно, — ответила Надя.
Дверь открылась, и в комнату вошла та самая девушка, которую хозяйка пилила в присутствии Нади. На девушке, как прежде, была нижняя красная фланелевая юбка с черным рисунком и незастегнутая кофточка, показывавшая ее вдавленную грудь.
Надя обрадовалась ее приходу. В памяти ее еще свежо было приятное впечатление, произведенное на нее этой девушкой.
Девушка посмотрела на Надю своими большими, черными, грустными глазами и, кашляя и задыхаясь, спросила:
— Вы заняты?
— Нет, — ответила Надя и ласково улыбнулась ей.
— Спасибо.
Девушка посмотрела вокруг и спросила:
— Можно сесть?
— Конечно… пожалуйста.
Девушка села на краешку сундука возле туалетного столика и сильно закашлялась. Она кашляла теперь так, что вся фигура ее трепалась, как старый парус.
Откашлявшись, она вытерла губы и глаза, полные слез, скомканным в клубок платочком и проговорила с сильным еврейским акцентом:
— Мы немножечко знакомы. Я видела вас у хозяйки. Помните?
— Да, помню.
— Она ругала меня тогда.
— За что? — поинтересовалась Надя.
— Черт ее знает!.. Швейцар разбил бонжур от лампы, так я виноватая… Вы что? Остаетесь здесь?
— Да, — ответила Надя.
— А в каком «доме» вы раньше были?
— Ни в каком. Я имела свое собственное хозяйство.
— А!.. Вы, значит, в таком доме первый раз?
— Да.
Девушка покачала головой.
Надя заметила на ее лице нечто, похожее на жалость и сочувствие.
— А как вам живется здесь? — спросила Надя.
Она обрадовалась случаю узнать что-нибудь об этом доме.
— Всем моим врагам дай Бог такое житье. — Девушка протяжно вздохнула. — Разве это жизнь? Мало того, что ты отдаешь кровь, так тебя за какой-нибудь паршивый бонжур от лампы ругают… А вы почему пошли сюда?
— Я осталась без средств и мне оставалось вместе с детьми умереть с голоду.
— Ой. Нехорошо голодать, — тихо проговорила девушка. — Я однажды три дня голодала. Если бы городовой не взял меня в больницу и там не накормили бы меня, я давно
Девушка опять закашлялась. Надя страдала, глядя, как она корчится от кашля.
— Может быть, у вас папирос есть? — спросила сквозь кашель девушка.
— Нет, — ответила Надя. — А вы разве курите?
— Курю.
— Неужели? Ведь вам вредно.
— Э! Все равно умереть. Мы видим, что люди, которые не курят, раньше умирают чем те, которые курят… Извините. Я сейчас приду.
Девушка ушла и через две минуты вернулась с дымящейся папиросой в зубах. Кашель теперь душил ее безбожно. Казалось, что он разорвет ее грудь на клочья.
— А вы видели уже эту карточку? — спросила девушка и указала на Марину.
— Видела.
— Она раньше занимала эту комнату. Ах, какая она красивая.
— Это видно…
— Что видно?!.. Вы посмотрели бы на нее не на карточке. Такая стройная, волосы такие густые, глаза большие, карие… Ее имя Марина, но все называли ее «Краковьянкой», потому что она родилась в городе Кракове. Знаете, такой город есть. В Польше. А какая она была гордая. Не подходи к ней. «Я естем Краковьянка», — говорила она всем. А какие почетные гости у нее бывали. Все студенты, чиновники, провизора, офицеры. Они приносили ей шоколад, папиросы, бананы, цветы, кольца, брошки. Вот, смотрите, какие гости.
Девушка сняла с туалетного столика плетеную корзиночку с визитными карточками.
— Вы грамотная? — спросила девушка.
— Нет, — ответила Надя.
— А я грамотная. Слушайте, — и она стала читать карточки. — Антон Андреевич Серебряков — техник, Александр Абрамович Давидсон — фармацевт, Семен Григорьевич Золотарев — настройщик фортепиан, Самуил Григорьев Бершадский — дантист, Иван Петрович Сыроедов — губернский секретарь…
— А я его знаю, этого Сыроедова, — перебила Надя и улыбнулась.
— Кто он? — спросила девушка.
— Муж моей бывшей хозяйки… Господи! Неужели и женатые люди сюда в дом ходят?
— О-го-го-го! Еще сколько! — Девушка поставила обратно на столик корзинку. — Ко мне ходит домовладелец, так у него жена и пятеро детей. Одна дочь у него даже невеста. А как вас звать, мамочка?
— Надей.
— А меня — Цукки.
— Как? — переспросила Надя.
Девушка лукаво сощурила левый глаз и повторила:
— Цукки.
— Первый раз слышу такое имя, — призналась Надя.
Девушка засмеялась и сказала:
— Видите: настоящее мое имя Бетя. Бетя Шварцман. Но здешние девушки и хозяйка называют меня Цукки. А знаете, почему? Потому что я лучше всех танцую бешеный кадрель (болгарскую).
Хвастливый огонек вспыхнул в глазах Бети.
— А вы знаете, кто такое Цукки? — спросила она потом.
— Нет, не знаю.
— Первая танцевальщица. Она танцевала в Городском театре.
— Вы ее видели?
— Нет. Мне за нее господа студенты и один подпрапорщик рассказывали.