На дне Одессы
Шрифт:
Вас позабирают, взваливают на телегу, отправляют в анатомический покой и кладут на мраморный стол. А потом закапывают. И никто не знает, где ваша могила.
Над нею нет креста и никто в праздничный день не приходит поплакать и погоревать над вами.
Вот так жизнь! Вот так смерть!
И как подумаешь, что жизнь ваша протекла в этом болоте без всякой радости, страшно становится.
А всему причина та, что вы не хотите трудиться, потому что вас пугает труд и соблазняют тряпки, кружева и кольца.
А если
Мы укажем для примера на одну швею. Она кормит свою старуху-мать, братишек и она так счастлива. Она мечтает о том, как она вырастит братишек и сделает из них честных тружеников.
Как она скромно одевается и с каким восторгом она говорит о своих братишках!..
* * *
Мы нарисовали все ужасы вашей жизни не для того, чтобы растравить ваши раны, а для того, чтобы заставить вас серьезно задуматься над собою.
Проснитесь! Опомнитесь!
Соберитесь с силами, скиньте с себя цепи проституции, бросьте ваши тюрьмы и возьмитесь за работу!
Вас ждет новая жизнь!
Вы, быть может, ответите — Поздно!
Нет, не поздно!
Наконец, лучше поздно, чем никогда.
Вы, быть может, укажете на ваши связанные крылья?
Вас приковывает к веселому дому желтый билет, долги хозяйке, неумение работать?
Пустяки!
Мы выхлопочем вам чистые паспорта, выкупим вас у ваших хозяек и научим вас работать!
Вы только обратитесь в нашу канцелярию.
Адрес ее:
Херсонская улица, дом № 17, кв. 7.
От 5-ти до 7-ми часов вечера.
Мы все для вас сделаем. Это не слова. Вы убедитесь.
Проснитесь только! Опомнитесь!
Кармен.
БЕРЕГИТЕСЬ!
(Доброе слово к женщинам)
В. Котарбинскiй.
Les larmes ramassees. Собранный слезы.
Вы знакомы с картиной польского художника Котарбинского — "Собранные слезы"?
Она изображает трех ангелов, которые поднимаются к небу.
В руках у ангелов — золотая ваза, перевитая листьями туи и плакучей ивы, и в ней — слезы.
Ангелы собрали их на земле и несут их
Среди них есть и слезы матерей и сирот, и нищих, и убогих. Горячие, крупные!
Но горячее и крупнее всех — слеза проститутки..
В сравнении с нею все слезы кажутся такими холодными, маленькими.
Берегитесь! Я обращаюсь к вам — женщины!
Берегитесь страшного чудовища, имя которому — проституция!
Обходите старательно расставленные ею на вашем пути капканы и соблазны!
Защищайтесь до последней капли крови и не давайтесь в руки закорелому врагу вашему.
Ибо горе — побежденным.
Горе! Горе!
Чудовище скомкает вас и безжалостно разобьет вашу жизнь.
Оно превратит вашу жизнь в темную, непроглядную ночь…
Я не буду перечислять все его капканы и соблазны. Их не перечтешь.
Я только говорю:
Берегитесь! Защищайтесь!
И для того, чтобы у вас явилось больше энергии для борьбы с этим чудовищем, я расскажу вам кое-что из жизни падших.
КРЕПОСТНАЯ
Был седьмой час вечера, когда она проснулась.
В крохотном, отвратительно-грязном номере ее гостиницы "Крит", с одуряющим запахом сырости, было так темно, что с трудом можно было разобрать мебель — поломанный стол, накрытый землистого цвета скатертью, ветхий сундук со скошенной набок крышкой, два кресла и умывальник.
Она свесила на пол с кровати голые ноги и сонными, красными глазами посмотрела на два окна, выходящие в узкий глухой переулок.
Окна были снаружи застланы густым туманом. Сквозь туман виднелись размазанные огни окон, находящихся по ту сторону переулка.
Увидав огни, она сильно заерзала и на ее основательно помятом, хотя и молодом лице с глубоко ввалившимися щеками и в карих глазах, закованных в широкую синеву, отразилось беспокойство.
— Боже мой, Боже мой! Уже — вечер, — проговорила она скороговоркой и, нагнувшись, стала шарить под своими ногами.
Она не скоро отыскала длинные чулки, натянула их на свои тощие, дрожащие ноги, потом — туфли и зажгла маленькую керосиновую лампу.
Мертвенный свет залил комнату и на его фоне грязь и убожество ее выступили рельефнее.
Как куски мяса, висели по стенам отклеившиеся обои, на полу чернели широкие трещины, через которые, как через пароходные иллюминаторы, поднимался снизу, из такой же неуютной комнаты, как и эта — приюта одного жалкого, голодного изобретателя, изобретающего подводный граммофон — адский холод; вокруг умывальника стояла лужа грязной воды и из красного кресла о трех ножках, стоявшего в углу, как из живота, лезли внутренности — гнилая морская трава и пружины.
Рельефнее выступили теперь и впалость щек ее страдальческого лица, и синева под глазами, и вся ее фигура — тонкая, изломанная, исковерканная, как жестянка, выкинутая на двор и побывавшая в десятках рук шалунов-мальчишек.