На двух берегах
Шрифт:
Между ним и человеческой жизнью - между ним и Леной - были вот эти все машины, бронетранспортеры и немцы, ехавшие в них, и каждый им убитый немец приближал его на шаг к человеческой жизни.
Он стоял в сотне метров от края леса, выбрав в нем себе точку, с которой хорошо для него просматривалась дорога.
Сейчас, когда ветер гнал поземку, когда подмерзший, сухой, легкий снег быстро плыл по насту, когда от сумерек этот снег уже отдавал синевой, сейчас, тут, с этой точки, можно было начинать, и Андрей не торопясь, так как колонне и конца не намечалось, сошел с лыж, развернул их носками
Он мог бы стрелять по грузовикам с пехотой под прямым углом к ним, так было ближе всего. Он, пожалуй, мог бы дать десяток выстрелов и каждой пулей попал бы - в грузовиках немцы сидели плотно, это было видно, когда грузовики проезжали его точку и уезжали левее. На какое-то время он мог глянуть сзади на них под брезент, обтягивающий короб, внутри которого на двух боковых и одной средней лавке, нахохлившись, прижимаясь друг к другу, чтоб было потеплей, сидели, держа между колен автоматы или винтовки, немцы.
Из глубины леса по этим немцам было стрелять хорошо, следовало только бить прямо через брезент, прямо над бортом, и каждая пуля в кого-то из немцев, сидевших на скамейках в три ряда, попала бы.
Он раньше и стрелял так. Скольких он убил, он, конечно, не знал, да и не стремился знать, поэтому и не считал. Он лишь держал в памяти, сколько у него осталось выстрелов. Это для него было важным. Но так как выстрелов оставалось мало, он должен был их экономить, и теперь уже сначала пропускал грузовики, набитые солдатами, ожидая, когда появится цель поважнее, откладывая стрельбу по грузовикам на потом.
Пока он ждал такую цель, мимо него проезжали сотни и сотни немцев, а он был один, но сейчас это одиночество как раз и давало ему преимущество над немцами - в любую секунду, не завися ни от кого, он мог начать стрелять по ним, и в любую же секунду мог оторваться от них.
И хотя он был изрядно нагружен, они бы сейчас в лесу, по снегу, без лыж, не догнали бы его. Наверное, не догнала бы и собака, так как снег мешал бы и ей.
Его груз состоял из немецкой винтовки, тройного подсумка с последними девятью обоймами патронов к ней, ППШ подвешенного под вещмешок, этого вещмешка, в котором была одна-единственная противотанковая граната, три “лимонки», четыре немецких гранаты, три пустых магазина к ППШ, пара кругов копченой колбасы, килограмма три сухарей, две банки мясных консервов, тоже две банки рыбных, две же плитки супа-пюре горохового, плоский котелок, чтобы варить этот суп, зимний подшлемник, пара шерстяных носков, пара байкового белья, хороший кусок парашютного шелка, и кое-какая мелочь, вроде обмылка, завернутого в тряпицу, пачки махорки, газеты на закрутки, полотенца, двухгорловой масленки со щелочью и маслом, баночки лыжной мази, бинтов.
Одет он был по-лыжному - в две пары белья, простые и ватные брюки, плотнейший и мягчайший свитер, меховой жилет, телогрейку и маскхалат, а обут в пьексы, в финские пьексы с надписью «Telemark. Made in Finland». Такая же надпись была и на его лыжах, в меру длинных и широких, - не прогулочных там, не спортивных, а армейских, надежных, годных для длинных переходов по любому снегу. Видимо, эти белые пьексы с как-то по-клоунски загнутыми
На поясе у него висели подсумок, магазин к ППШ, правда, набитый лишь наполовину, гранатная сумка с тремя гранатами РГ-42, нож в резиновом чехле и фляга со спиртом. Чтобы эта снасть при движении не съезжала к животу, не мешала идти, он приспособил куски шнура от парашюта, пропустив их под ремень с плеч наподобие портупеи, так что ремень хорошо поддерживался спереди я все, что было на нем, съезжало при ходьбе чуть назад, к бокам и пояснице. Но при нужде он мог быстро дотянуться рукой до любого предмета. Еще у него на запястьях были часы и компас.
В общем, он, если сравнивать его с тем, каким он бежал из вагона, в общем, он сейчас был богач. Он давно уже не голодал, хотя нельзя было сказать, что он был совсем сыт. Все-таки еду приходилось экономить, рассчитывать, чтобы не голодать потом, так же, как экономить, рассчитывать боеприпасы, чтобы потом не оказаться невооруженным, потому что оружие без патронов не оружие, а лишь груз.
«Катите? Едете?
– сказал он мысленно всем немцам в колонне, окидывая ее взглядом от головы до теряющегося вдали хвоста.
– Куда? Зачем? Жечь и убивать? Сколько же вас еще много!»
Он опять увидел, как к контрэскарпу подошли все те штатские, которые приехали, среди них оказалась и очень пожилая женщина, одетая в светлый костюм и белейшую блузку с узким бантиком на горле. Короткой стрижкой седых волос, очками в золотой оправе и одеждой женщина походила на учительницу.
Подошел и священник со своим адъютантом. Пока фотографы снимали контрэскарп с разных точек, священник и его адъютант молились, а женщина плакала, совсем не стесняясь слез, лишь изредка промокая глаза.
Все они - Веня, Папа Карло, Ванятка и Барышев - вместе с другими не пускали к откосу горожан. Особенно приходилось возиться с подростками, парнями и девушками. Этот народ все пытался прорваться за оцепление и швырнуть хоть чем-то, хоть горстью земли в пленных немцев.
Перебегая вдоль оцепления, девушки и парни кричали солдатам:
– Кого защищаете! Убийц!
– Они брата моего повесили! Прямо на площади!
– кричал один мальчишка лет тринадцати, одетый в штаны и рубаху, из которых давно вырос, так что ноги из штанин торчали от тощих мальчишеских икр, а руки из рукавов почти от локтей, но обутый в громадные опорки. Мальчишка носился вдоль оцепления, держа в руках заряженную рогатку. Оба кармана у него были набиты камешками. Мальчишка ловчил прицелиться между солдатами и пустить в пленных заряд. Он расстреливал свои боеприпасы так ожесточенно, что несколько камешков упало среди членов комиссия, и ротный пригрозил ему:
– Догоню, заберу рогатку и нарву уши!
Понимая, что в своих опорках ему от ротного не убежать, мальчишка засопел, не сдержался и заплакал:
– Да!.. Они Шурика повесили. И три дня не давали хоронить. Да… А вы… А вы…
– Иди домой!
– приказал ротный.
– Мать ищет. Иди, иди.
Но мальчишка домой не пошел, он перебрался на ту сторону контрэскарпа, подальше от ротного, и Андрей, изредка оглядываясь, видел, как его фигурка делала перебежки и останавливалась, замирая, чтобы лучше пустить заряд.