На двух берегах
Шрифт:
– Ему сообщили! Ему кто-то должен был сообщить! Как ты догадался? Ты - умный! Или… - она медлила.
– Гад!
– закончил он за нее, и она снова отпрянула.
Он разулся, поколебавшись, смотал портянки и снял носки. Уже столько дней его ноги не отдыхали, не дышали, и он с наслаждением шевелил пальцами и крутил голеностолами. В том деле, которое он задумал, ноги играли первейшую роль, и он обязан был позаботиться о них - дать им подышать, а потом обуть их так, чтобы ноги и не мерзли, и нигде их не терло. По землянке пошел портяночный дух, он застеснялся и, шлепая босиком, приоткрыл творило.
– Я, - начал
– Ты был ранен?
– спросила она и вздохнула, пожалев его.
– Да, - он ткнул по очереди в обе ноги выше колен, - Сюда, - Наткнулись на фрицев, где не ожидали. Рванули склад, ушли уже километров восемь, только в одном месте сунулись через просеку, а у них там засада да пулеметы. Словом, было дело… Но я не к этому. Так вот, пока мы были там, в тылах, кое-что же видели, узнали о связи Земли с теми, кто оставлен или заброшен. Вот я и сообразил насчет вас. А ты говоришь…
Он шевелил пальцами ног, блаженствовал. Времени до рассвета оставалось еще много.
– В общем, нас вывезли - меня и еще четверых тяжелых. А всего нас из отряда осталось одиннадцать. Так-то, Мария, - Он повторил и более сердито: - А ты говоришь!
– Да!
– вспомнил он.
– Это тоже передашь.
– Он достал из Тишиного шифровального блокнота заложенные туда чистые тетрадные листы и мелко написал в одном сведения о себе: фамилию, имя, отчество, место рождения, где призывался, где служил, где лежал в госпиталях, когда попал в плен. И указал даты: с - до.
– Николай Никифорович, наверное, кое-что уже сообщил обо мне, - разъяснив он.
– Если он честный дядька, а, кажется, он честный, он должен был сообщить, что один его почтовый ящик - та сосна - раскрыт. Так вот, это дополнение к его сообщению. Пусть запросят, перепроверят. И Николаю Никифоровичу, и тебе, и всем тем, кто связан как-то с вами, будет спокойней. Договорились?
Мария высыпала остатки снега в котелок, в котором не набралось воды и на три четверти его объема.
– И ты пойдешь, как там, под Москвой?
– Да, - он нащупал бумагу, табак, скрутил папироску и достал горевшую щепочку из печки.
– Будешь рвать склады?
– Мария взяла ведро и открыла творило.
– Ты лежи. Я сама.
– Нет. Склады не получится. Одному это не под силу и, второе, нет ни взрывчатки, ни запалов, словом, ничего нет. Придется заняться другим. Тем, что под силу.
– Ты возьмешь меня?
– она надела шапку поглубже. В творило залетал снег, сразу же в землянке похолодало,
– Нет. Давай поживей. Ты меня заморозишь.
Она спустила ему ведро снега, он кидал его в оба котелка, снег сразу же таял в горячей уже воде, потом он передал ей ведро, она наполнила его еще раз и спустилась в землянку.
– Возьми, Андрюша, меня, - она, сняв котелки, поставила ведро на печку.
Для того дела, которое он задумал, он не мог взять ее с собой, и он сказал ей:
– С какой скоростью ты можешь идти на лыжах? Через сколько километров свалишься? Через двадцать? Тридцать? А если надо идти сорок, шестьдесят? Без остановки, иначе догонят или где-то перехватят?
– «Из вас двоих, - подумал он, - хватит им и Тиши».
– Я должен буду идти в твоем темпе, понятно? Скорость эскадры равна скорости самого тихоходного судна, - сказал он для вящей убедительности.
– И потом, разве твое задание кончилось? Раз есть канал, нажимай на Николая Никифоровича. Пусть связывается. Пусть бросят тебе кого-то на помощь. Пусть легализируют. Не жить же тебе одной всю зиму!
– Но ты же не уйдешь? Совсем не уйдешь? Или собираешься уйти?
– Мария, надрезав финкой, оторвала от парашюта широкую полоску, разрезала ее пополам, смочила из котелка одну и подала ему обе: - Оботри ноги. А то когда еще. Хотя, погоди.
– Найдя мыло, она чуть намылила влажную тряпку.
– Оботри хорошенько. Еще натопим воды.
– Не уйду. Не собираюсь, во всяком случае. Во всяком случае, сейчас не собираюсь, - уверил он ее.
– «Но если не приду, что ты тогда будешь делать?» - подумал он, но не стал говорить ей об этом, а занялся ногами - тер их мыльной тряпкой, а Мария, осторожно наклоняя котелок, тоненькой струйкой поливала на то место, которое он тер. Ноги блаженствовали, он с наслаждением поставил их так же, как это делала Мария, на голенища валенок, и не хотел даже надевать носки.
– Чудо! Чудо из чудес! Много ли надо чело-веку для полного счастья! А, Мария? А? Что ты скажешь на этот счет?
Сев опять на свое место, заглянув в ведро, критически посмотрев на Андрея, как бы определяя что-то, она ответила и робко, краснея, улыбнулась:
– Для полного твоего счастья, Андрюша, тебе надо обтереться всему и сменить белье.
Теперь он открыл рот, так далеко развить мысль о мытье в этих условиях у него не хватило мозгов.
– Нда? Это было бы…
– Я отвернусь, - вся вновь покраснев, заявила Мария. Или вообще выйду. А ты оботрись хорошенько тряпочками. А что их жалеть? Возьмешь Тишину сменку. Я сама стирала да прожаривала под утюгом. Возьмешь, возьмешь.
– Она заплакала: - Хоть чем-то Тиша нам поможет.
Что ж, он послушал ее - да и было бы глупо не послушаться. Когда воды согрелось достаточно, он, присев на корточки под творилом, ежась, сначала обтерся мокрой мыльной тряпкой, а потом, поливая через край на эту тряпку, обтерся горяченькой водой. Надев чистые кальсоны и брюки, надев чистые же шерстяные носки, он крикнул Марии, и она, спустившись в землянку, полила ему на голову.
Не бог весть, как он вымылся, но пот и грязь он почти стер. Во всяком случае, ощущение свежести пришло, и он, пока Мария грела чай, лежал на нарах в состоянии блаженства, изредка поглядывая на часы, прикидывая, через сколько времени ему следует выступить.