На единорогах не пашут
Шрифт:
— Я хотел бы помешать этому. Но я уверен, что твой дед первый воспротивился бы этому, Рори! — Голос фомора все-таки дал трещину… Это был тот момент, когда все согласны друг с другом, но ждут лишь чьего-то позволения сделать то, чего всем хочется. И оно пришло.
— Открываю Грань, стойте рядом. — Низкий голос Старого Рори прозвучал, перекрывая монотонное бормотание Серого Ручья. Но Грань не поддалась[45].
— Быстро за мной! — колдун уже бежал подальше от берега Серого Ручья. А за ним… За ним спешили оба Рори и еще довольно большой отряд Жителей Нагорья.
… — Так ты и не успел взвизгнуть… — Рори удовлетворенно вогнал кулак в живот старшего из друидов. Тот сломался на кулаке воина просто пополам, хрустнул хребет, а изо
В следующий миг кельты, добежав до него, бросились, как оголодавшие псы. А псы… Псам никогда не сравняться с волком, даже если они кидаются целой стаей. Рори резко упал на колени, с огромной скоростью описывая мечом завывающий круг — его меч по дороге подсек ноги тех, кто не успел отпрыгнуть. Но и сам Рори пострадал — чей-то топор на излете достал его по спине. Безрукавка лопнула и потекла кровь. Рори, вращая двуручником, кинулся напролом из круга. Продолжать бой на ставшей мокрой траве было нельзя. Каждая ошибка стоила бы жизни. А потому Рори отскочил к глазу Брагана. И тут лучники сказали свое слово — дождь стрел обрушился туда, где только что был Рори — он успел упасть, но когда он вскакивал, то понял, что стреляли не все — половина заставила его упасть, а вторая кинула стрелы на уровне колена… Попали не все, но несколько вонзились в грудь. А кельты вновь накатили на него. Один на всех, стоя у глаза Брагана, Рори, одной рукой вращая поющий двуручник, другой ломал древки торчащих из тела стрел. Но боя, на который был способен тридцатилетний Рори, уже не могло повториться — каждый успех Рори чего-то стоил ему. Отрубленная голова предводителя — еще одного рубца на лице. Пробитая грудь одного из нападавших — разрубленной ключицы. Чьи-то отлетевшие в сторону руки обошлись еще парой стрел, на этот раз в спину. Но Рори-Чужак еще надеялся тогда… Рори Осенняя Ночь ни на что не надеялся. Он поставил своей целью не умереть, пока не упадет последний из нападавших. И, судя по всему, у него это неплохо получалось. И вот уже только лучники держат его в кольце… Старик выпрямился во весь рост, стоя над телами убитых, вскинул высоко свой меч, левой рукой, ибо правая была перебита и его дикий клич, крик рваными легкими, прогремел над полем битвы: «Хай-й-й-й-й-й-я-я-я-я-а-а-а-а!» И стрелки не выдержали этого противостояния — когда Рори Осенняя Ночь двинулся к ним, они пустили еще несколько стрел и бежали, бежали, как и должно бежать псам — не оборачиваясь. Они не видели, что Рори упал. Не видели, как чуть в стороне из ниоткуда выбегают Старый Рори, Рори Майский Лист, Белоглазый…
— Стойте! — Старый Рори вдруг встал и крестом раскинул руки. — Мы уже опоздали. Не стоит мешать им…
Те, кто спешил за ним, покорно встали, не понимая пока, что же имел в виду Король Эльфийского Нагорья…
… — И тогда мы увидели… Как с того места, где лежал пронзенный стрелами, Рори Осенняя Ночь, встал человек, а точнее тот, что всю жизнь Рори ждал момента своего освобождения. Встал навстречу кавалькаде темно-зеленых всадников на прекрасных конях.
— Дини Ши! — негромко воскликнул Белоглазый. Спутники его молча смотрели, как один из всадников, чьими глазами на Мир смотрела дикая, лютая, безнадежная и оттого наиболее живучая, наиболее ищущая, Тоска, протянул Рори Осенняя Ночь узду свободного, заседланного коня, которого за миг до этого он вел в поводу.
— Дини Ши… Он, все-таки, нашел свой путь и вышел. — Белоглазый говорил негромко, но его слышали все, кто бежал на помощь Рори.
Но Рори не сел на коня. Он что-то негромко, неслышно сказал предводителю всадников и тот, кивнув, отъехал, вместе с заводным конем. И кавалькада всадников тронулась своим путем. А Рори Осенняя Ночь продолжал жадно всматриваться во внезапно заклубившийся перед ним туман.
— Ланон Ши… — Негромко отметил Белоглазый. Они видели, как Рори низко поклонился Ланон Ши, ответившей ему тем же и с тем исчезнувшей.
— Дини Ши, который не поехал со своими братьями и
— Вот я и нашел себя… Вот я и понял, что же на самом деле влекло меня сюда… Золотой поток листвы на деревьях Эльфийского Нагорья… Осеннее Солнце над Холмами… Тоска, по следам которой можно гнаться всю жизнь… Или все бессмертие. И для этого не надо ехать непременно на великолепном вороном жеребце, в окружении своих братьев… Моя тоска да пребудет со мной — ибо я могу выбрать свой путь сейчас. Я останусь тут, на Эльфийском Нагорье, хоть Бродячим Огоньком… Я знаю, по следам чего я пойду…
За спиной Рори Осенняя Ночь раздалось негромкое: «Стоит ли обрекать себя на такое бессмертие, Рори-Чужак?»
Рори обернулся… Да, слух Дини Ши, который видел в предмете вечной погони не утраченное всесилье его народа, а любовь этого, только еще обещающего стать светлым маячком Эльфийского Нагорья, не обманул его. Девочка, становящаяся на глазах девушкой и только потом той Хельгой О'Рул, которую знало Нагорье. Тем, Рыжим в Медь, Чудом Рори-Чужака.
— Рори неспешно шагнул к ней:» Ты пришла проститься со мной, мой эльф, моя жена, моя Хельга?»
«Нет, Рори. Я уже выросла и знаю теперь кто ты. Ты больше, чем Дини Ши, который преследует свою прекрасную цель, свою величественную цель, свою Память о великом времени… Нет, Рори, я пришла не проститься. Я пришла за тобой».
— И тогда лепрекон Рон Зеркало громко, навзрыд, заплакал[46].
Государыня Дорога
1
Телега поскрипывала на ухабах, петляла на каменистых тропах… Человек в колодках, с грязной тряпкой поверх рубленой раны правого плеча, смотрел в небо. Он не хотел смотреть по сторонам. Не хотел видеть землю, которой его лишили, пленив. Судя по черным синякам под глазами и белому лицу, судя по непроизвольной дрожи пальцев, было видно, что рана его, покрытая тряпкой не одна. Еще один тяжелый удар пришелся ему в голову. Телега остановилась, стих мерный топот сотен ног, весь день неотступно преследовавший слух человека в колодках. В самом деле, небо над ним уже начинало темнеть… Еще немного — и оно станет черным, как пряди волос…
О ком думал пленник? О чем вспоминал, о чем жалел? О чем может вообще жалеть сила, угодившая в дурацкий капкан? Неистовство — удел глупцов. Пленник им не был. Он не переставал надеться. И не переставал обдумывать, как передать пленившим его воинам Хелла и оборотням Радмарта последнее «прости».
— Что скажешь теперь, падаль? — спросил его оборотень, легко вскочивший на телегу и приготовившийся скинуть пленника, вместе с колодками.
— Что можно сказать научившемуся болтать псу? — негромко, но четко сказал пленник.
— Эти слова дорогого стоят, — усмехнулся волколак. — Примерно… Нет, даже и примерно не скажу. Но это вот — в задаток, — и сапог с силой ударил пленника в живот. Из прокушенной губы побежала по подбородку прерывистым ручейком кровь. Оборотень зло хекнул и легко скинул пленного на землю — весил тот явно не очень много и не отличался могучей статью. От удара пленный потерял сознание. Оборотень подхватил его под мышки и поволок к горевшему костерку.
У трещавшего с аппетитом сыроватыми ветками костра сидел башнеподобный герцог Хелла, его Советующий и Радмарт, державшийся подветренной стороны и сидевший от огня дальше своих собеседников.
Хелла смотрел в огонь — втянув голову в могучие, облитые кольчугой, плечи. Крупнозвенная кольчуга казалась на нем шелком — так велик и могуч герцог Хелла. Но лицо его — еще недавно лицо сильного, волевого человека, склонного, быть может, к необдуманным поступкам, — теперь словно расслоилось. Из-под ставшего маской лица порывистого здоровяка, любящего жизнь и ее радости, смотрело жестокое лицо убийцы. А оно в свою очередь сменялось лицом испуганного, больного, потерявшего что-то дорогое — может, память — человека.