На этом свете (сборник)
Шрифт:
Радик пытался грести рукой, сложив ладони лодочкой – ничего не выходило. Плот только кружился на месте.
Радик кричал на весь белый свет – никто не слышал.
Скалистый берег на другой стороне озера молчал. Выпуклые грани серых камней не притягивали, не отталкивали. Спокойно глядели отрешенностью иного мира. И они даже не спрашивали ничего. Ну о чем тут можно спрашивать? И с кого, самое главное, с кого? С Доли, с Тимы, с Коли Зайцева? Да и за что? За не вырвавшийся крик? За неумение плавать? За лягушачью икру?
А как рождаются берега? В какой момент они обретают угрюмое величие? Где прописаны законы, по которым не
Радик не нырнул, не прыгнул – шагнул в вечернюю воду. Решения только высвечиваются в глазах краткой искрой, но рождаются они в рвотном рефлексе совести. Без осмысления. Но всегда с готовностью идти до конца.
Мокрая темнота сжала его со всех сторон, забилась в нос, выскребая переносицу; глубина обдала прохладой; звукам мира словно бы зашили рот. Радик, как сумасшедший, замельтешил ногами, руками, пытаясь вырваться на поверхность, втянуть хотя бы наперсток, хотя бы грамм свежего воздуха. И пространство над головой вдруг разошлось, расступилось, высвечивая жизнь во всей своей летней неповторимости; Радик с хрипом вздохнул, на короткое мгновение увидел заходящее солнце, но глубина потянула его обратно. Втянула, выбила воздух из груди, заставила сделать первый глоток. И темнота приблизилась на один шаг.
Паника! О, эта сука не приходит просто так. Да, будоражит тело, бьются руки и ноги изо всех сил… Лишь бы наверх, наверх, наверх… Не бывает страха смерти – бывает ужас. Уверенное понимание, что сейчас все-все-все может закончиться. И у ребенка, и у старика – когда внезапно все происходит неправильно, не по плану… а значит, всегда. Неизвестность условна, а вот смерть… Когда не сможешь больше думать, не сможешь чувствовать боли, не сможешь Долю бояться… Это невыносимо просто. А жизнь НИКОГДА не должна заканчиваться.
Радик бултыхался в пресной воде, на короткое мгновение выплывал на поверхность, вдыхал поровну воздух и воду и снова падал в рыжую муть. Но двигался! Хоть куда-то.
Сил оставалось все меньше и меньше. И даже не слабость – дремота стала проникать под кожу. Вот удивительно: в воде – и под кожу! Но проникала, сжимала вены, тормозила ход крови, усугубляя ее густоту. И в этом нашлось спасение.
Сначала расслабились икры ног, затем плечи, плавнее и легче стали движения рук. Голова не слушалась совсем, но эта вялость непослушания все и решила. На исходе сил Радику вдруг захотелось посмотреть наверх. Так захотелось, как будто он никогда до этого не видел неба. Словно не было во всю жизнь у детской души желания чище, ярче, искренней. Даже сравнить не с чем. Ну… как материнская рука легла под подбородок. Он просто поднял голову.
И разорвалась над головой молочная пенка небытия. Свет дальневосточного вечера надрезал веки, заставил заморгать часто-часто, брызгами вышел воздух, секундным спазмом крутануло легкие… И земля! Она вдруг поверила в человека и отменила силу тяготения. Стало легко, свободно, руки обрели расслабленную уверенность.
Радик поплыл.
Поселок постарел за этот день. Сумерки уже не придавали домам магического обаяния, дворы и площадки сбросили шелуху путаных лабиринтов, а взрослые, спешащие по домам с работы, вдруг разом перестали прятать усталость в складках вспотевших лбов. И даже флотские – все в черном, с фуражкой и блестящей кокардой – забыли о своей роли гордых и смелых богов.
Старинный замок с подвалами, переходами, тайнами и сокровищами оказался полуразрушенной казармой. Сыпется штукатурка со стен, обвалена крыша, обрывки полиэтилена, как сопли, висят из разорванных ноздрей окон, зазубрины плесневелого шифера торчат тут и там. И Радик вдруг совершенно ясно понял, что нет и не было сокровищ, рыцари и индейцы никогда не вернутся. Да и был ли тот волшебный мир? Не сон ли это?
А поселок-то мал, слаб и беспомощен. Удивительно, как раньше он вмещал в себя целую вселенную?! Эта мысль, естественная в своей простоте, заставила Радика улыбнуться – легонько, не размыкая губ.
Вот скос перед футбольным полем. Здесь и зимой, и летом играли пацаны в царя горы. Как весело и как глупо! Настоящий царь будет смотреть со стороны на свалку из тел, кулаков и визга, а потом плюнет и пойдет домой пить чай с вареньем из красной смородины. Царь будет в тепле рассасывать кисло-сладкое желе – щурясь, не размыкая губ.
Шоссе возле дома было перегорожено, на пятачке толпились люди. Дорогу перекрыл «Урал» – уже не огромный, не внушительный, пыльный, в сколах темно-зеленой краски. На мордатый бампер облокотился моряк-срочник, заторможенно курил, изучая шероховатый асфальт. Люди обступили небольшое пространство перед носом машины, переминались с ноги на ногу; сдавленный шепот плыл над головами, в сантиметре над пыльным и сальным волосом. Приближался унылый визг – подъехала машина Скорой помощи.
Радик подошел ближе. Вгляделся в моряка. Скошенная набок пилотка, застиранная роба, гюйс в темных маслянистых пятнах, белесый пушок над верхней губой. И в этот момент моряк посмотрел на него. Взгляд был усталый, молящий, мудрый и всепрощающий. Такой взгляд бывает у блаженных или приговоренных к смерти. Радик смотрел парню в глаза и вдруг ясно и четко увидел другой берег: скалы, поросшие мхом, редкие сосны, чьи корни намертво впиваются в камни пульсирующим клубком, кусты орешника над водой, прелый вереск, зелень травы вдоль звериных троп… Мальчик мгновенно узнал их, каждую черточку, каждый изгиб. Узнал и широко улыбнулся. А другой берег спокойно закрыл глаза.
Через площадку у дома, на которой постоянно рубились в «пекаря», неслась молодая женщина. Неслась со всех ног, без единого звука, только стук пяток о землю обнадеживал пространство равномерным гулом. Она выбежала на шоссе и не раздвинула – снесла стоящих у машины людей. На мгновение замерла, а затем рухнула на дорогу перед детским телом. Завыла уродливым голосом…
Радик поднимался по лестнице на седьмой этаж – лифт, как обычно, не работал. Мальчик устал за этот день. Гудели ноги, раскраснелось лицо. Он сразу же узнал сбитого пацана, хотя и не видел его лица – мать накрыла телом. Он продолжал подниматься по лестнице, а перед глазами стояла одна картинка: асфальт, вывернутая нога и подсохшие комочки лягушачьей икры на штанине.