На главном направлении(Повести и очерки)

Падерин Иван Григорьевич

Твой папа».

— Это как же так? — спросил Костя.

— Вот так. До фронта семьдесят километров. Гражданским оставаться в городе не полажено.

— А почему остальных не трогают?

— Через день-два начнут эвакуировать всех.

— Плохо.

— Да, плохо. Но будет лучше, если все эвакуируются немедленно, — сказал комиссар и, подумав, добавил: — Есть приказ.

Бабушка не проронила ни слова. Она только тяжело вздыхала, вытирая фартуком лицо.

За окном послышался топот копыт. Против окна остановился коновод. Комиссар

поднялся.

— Это за мной.

Надев ремень, он вынул из сумки горсть патронов и, перебирая их, как орехи, размеренными и точными движениями пальцев зарядил барабан. На прощание комиссар крепко пожал Косте руку, поцеловал его.

— Вот так, Костя, — сказал он, — письмо от отца прими к исполнению.

Бабушка проводила комиссара до калитки. На улице они постояли еще с минуту, о чем-то тихо договариваясь. Но Костя не прислушивался, потупившись, он смотрел в землю. А когда поднял голову, пыль от конских копыт клубилась далеко за городком.

Вскоре коня не стало видно. По степи удалялось только облако пыли. Небо было чистое, и казалось, что это ветер так низко прижал к земле последнее облако и гонит его, одинокое, из одного края в другой.

* * *

Костя не мог понять, почему комиссар Титов не рассказал как следует о том, что происходит там, на Дону. Почему последние дни на степных дорогах все чаще появляются большие гурты скота? Гонят и гонят коров, овец, телят — и все к Волге. Неужели на Дону негде пасти скот, неужели там не осталось травы?

На другой день, вглядываясь в даль, Костя заметил, что по степным дорогам двигаются большие обозы и толпы людей. Вскоре они вошли в город, заполнили всю улицу. Костя внимательно смотрел на угрюмых стариков, заплаканных женщин, испуганных девочек и мальчиков, которые прижимались к своим родителям.

«Почему люди так озираются? Или думают, что фашисты могут прорваться сюда?» — с тревогой думал Костя.

День ото дня Костя ждал, что комиссар Титов снова прискачет на своем красивом коне и привезет радостную весть о том, что полк отца погнал фашистов обратно в Германию. «А может, в такой день примчится сам папа? Вот будет здорово! У него, наверное, конь еще красивее, чем у дяди Володи!»

В степной дали все чаще и чаще стали подниматься клубы пыли, Косте казалось, что это отец мчится к нему. В такие минуты большие глаза его искрились и блестели особенно ярко. Но пыль оседала, и Костины глаза тускнели.

Бабушка целыми днями ходила по комнате, перекладывая одну и ту же вещь из угла в угол, и не собиралась эвакуироваться. Костя был этому рад и все приговаривал:

— Зря только с места сорвемся. Наши не пустят фашистов так далеко!

Мальчик глубоко верил в силу Красной Армии, и особенно в непобедимость того полка, которым командовал его отец, майор Пургин.

Но не знал Костя, что фашисты уже форсировали Дон и готовятся проникнуть в Сталинград «на плечах» 62-й армии, перед которой стояла задача оторваться от наступавшего

противника и закрепиться на новых, более выгодных позициях. Такими выгодными позициями считался ближний сталинградский обвод с подготовленными оборонительными сооружениями — окопами, рвами, траншеями, блиндажами… Но чтобы выиграть время для выхода на этот рубеж, надо было на пути врага поставить заслон. Заслон должен был принять всю тяжесть вражеского удара, привлечь на себя силы фашистских танковых дивизий и стоять, пусть это обойдется очень дорого, но стоять до тех пор, пока главные силы совершат марш и закрепятся на ближнем сталинградском обводе. Эту задачу мог выполнить не каждый полк. Выбор пал на гвардейцев, которыми командовал отец Кости, майор Пургин.

* * *

Полк Пургина вышел из боя под прикрытием артиллерийского огня и остановился в степи перед деревней Большие Россошки. Вначале гвардейцы считали, что им дан короткий дневной привал. Но прошел час, другой, приближались сумерки, а их никто не тревожил.

— Майор Пургин ждет, когда нам в деревне блины напекут и постели приготовят, — сказал долговязый пулеметчик. Он поднялся, чтобы посмотреть, как по той стороне оврага, огибая деревню, проносятся на восток одиночные машины.

— Получишь и блин, и постель от немецких минометчиков, если еще немножко постоишь тут столбом, — одернул его гвардеец Фомин, которого в роте звали по имени и отчеству — Александр Иванович. — Сказано: ждать. Значит, сиди, жди, а если не сидится — ложись, спи, когда надо — разбужу.

Среди пулеметчиков бывший учитель Александр Иванович был самым старшим по возрасту — у него уже выступила седина на висках, а это как бы обязывало его строго, порой излишне придирчиво одергивать младших товарищей и, не считаясь со своей усталостью, по-отцовски охранять их сон и отдых.

Да, неплохо бы вздремнуть часок-другой после тяжелого утреннего боя и марша по знойной степи. Но никто не сомкнул глаз. А когда наступили сумерки, когда справа и слева мимо отдыхающих рот начали отходить батальоны и целые полки, пулеметчики насторожились. Теперь уж было не до сна и отдыха. Послышался ропот:

— Все отходят, а мы кого ждем?..

Наконец раздалось:

— Становись!..

Роты выстроились в походную колонну и, приготовившись к продолжению марша, замерли в ожидании команды: «Полк, шагом марш…» Но такой команды не последовало.

Под покровом темноты роты стали разводить куда-то в стороны. Не прошло и десяти минут, как полк будто растаял в холмистой степи. Только пулеметная рота осталась на месте. Вскоре из темноты донесся голос командира полка:

— Один взвод пулеметчиков — в мой резерв, остальных на склон высоты. Зарыться в землю хорошо и прочно…

Любимые слова майора Пургина «хорошо и прочно» прозвучали как строгое предупреждение: «Кто отступит — смерть!»

Командир взвода отвел Александра Ивановича и его напарника на курганчик.