На горах (Книга 1, часть 2)
Шрифт:
– А ты поезжай, поезжай, Семенушка,- торопил его Герасим.
Ермолаич сел, наконец, в телегу, а все-таки свое продолжал:
– Да, плодлив, беда какой плодливый... Шутка сказать, восьмеро ребятишек!.. И у богатого при такой семьище голова кругом пойдет. Поди-ка вспой, вскорми каждого да выучи!.. Ой, беда, беда!
Наконец-то двинулся в путь. Выйдя из ворот, Герасим, посмотрев вслед Ермолаичу, в избу вошел.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Облокотясь на стол и припав рукою к щеке, тихими слезами плакала Пелагея Филиппьевна, когда, исправивши свои дела, воротился в избу
– Что, невестушка, пригорюнилась? О чем слезы ронишь, родная?
– ласково, участливо спросил Герасим, садясь возле нее на лавку.
– Как мне не плакать, как не убиваться?..- захлебываясь слезами, чуть могла промолвить Пелагея Филиппьевна.- Не видишь разве, желанный, каково житье наше горе-горькое?.. А живали ведь и мы хорошо... В достатке живали, у людей были в любви и почете. И все-то прошло, прокатилось, ровно во сне привольное-то житье я видела... Ох, родной, родной!.. Тебя и в живых мы не чаяли, и вот господь дал - приехал, воротился. Радоваться бы твоему приезду нам да веселиться, а у нас куска хлеба нет покормить тебя... Тошно, родимый, тошнехонько!..
И бросив на стол белые, исхудалые, по локоть обнаженные руки, прижала к ним скорбное лицо и горька зарыдала. У Герасима сердце повернулось...
– Полно, родная, перестань убиваться,- любовно молвил он ей, положив руку на ее плечо.- Бог не без милости, не унывай, а на него уповай. Снова пошлет он тебе и хорошую жизнь и спокойную. Молись, невестушка, молись милосердному господу - ведь мы к нему с земной печалью, а он, свет, к нам с небесной милостью. Для того и не моги отчаиваться, не смей роптать. То знай, что на каждого человека бог по силе его крест налагает.
– Не ропщу я, родной, николи бога ропотом я не гневила,-- сказала Пелагея тихо, поднявши голову и взглянув на деверя чистым, ясным, правдой и смиреньем горевшим взором.
– И хорошее дело, невестушка. За это господь тебя не покинет, воззрит на печаль твою. Надейся, Пелагеюшка, надейся... На бога положишься, не обложишься. Утри-ка слезы-то да покажь мне деток-то. Я ведь хорошенько-то еще и не знаю своих племянников. Показывай, невестушка, начинай со старшенького.
Отерла слезы Пелагея. Теперь она была уже уверена, что деверь не покинет их в бедности, даст вздохнуть, выведет из нищеты и горя.
– Подь сюда, Иванушка, подойди поближе к дяденьке,- сказала она старшему мальчику.
Тихо, но не робкой поступью подошел беловолосый, бледный, истощенный Иванушка с ясными, умными глазками. Подойдя к дяде, он покраснел до ушей.
– Это наш большенький,- молвила Пелагея,- Иванушкой звать.
– Много ль ему?
– спросил Герасим, гладя по голове племянника.
– Десятый годок на Ивана Богослова перед летним Николой пошел,- ответила Пелагея Филиппьевна.
–
– Ничего, паренек смышленый,- скорбно улыбнулась мать, глядя на своего первенца.
– Грамоте учишься?
– спросил у него дядя и тотчас же одумался, что напрасно и спрашивал о том. "Какая ему грамота, коли ходит побираться?"
Еще больше мальчик зарделся. Тоскливым, печальным взором, но смело, открыто взглянул он дяде прямо в глаза и чуть слышно вымолвил: - Нет.
– Какая ему грамота, родимый!..- дрожащими от приступа слез губами прошептала мать.- Куда уж нам о грамоте думать, хоть бы только поскорее пособниками отцу стали... А Иванушка паренек у нас смышленый, понятливый... Теперь помаленьку и прядильному делу стал навыкать.
– Дело хорошее, Иванушка,- думчиво молвил Герасим, гладя племянника по белым, как лен, волосенкам.- Доброе дело отцу подмогать. И замолчал, вперив очи в умненькое личико мальчика. Вспали тут на разум бывшему страннику такие мысли, что прежде бы он почел их бесовским искушеньем, диавольским наважденьем... "Дожил я слишком до тридцати годов, а кому послужил хоть на малую пользу?.. Все веру искал, в словопрениях путался... Веру искал, и мыкался, мыкался по всему свету вольному, а вот сегодня ее дома нашел... А в пятнадцать годов шатанья, скитанья, черноризничанья успел от добрых людей отстать... Нешто люди те были, нешто сам-от я был человеком?.. Гробы повапленные!.. Вот тогда в Сызрани, два года тому назад, соборная беседа у нас была...
Я сидел в первых... и долгое шло рассужденье, в каком разуме надо понимать словеса Христовы: "Милости хощу, а не жертвы..." Никто тех словес не мог смыслом обнять; судили, рядили и врозь и вкось. Меня, как старшего по званию догматов церковных, спросили... насказал я собеседникам и невесть чего: и про жертву-то ветхозаконную говорил, и про милости-то царя небесного к верным праведным, а сам ровнехонько не понимал ничего, что им говорю и к чему речь клоню... Однако же много довольны остались, громко похваляли меня за остроту разума, за глубокое ведение святого писания...
Не доступны были тогда моему разуменью простые и святые словеса евангельские, а теперь, только что поглядел я на этих мальцов да поболел о них душою, ровно меня осиял свет господень и дадеся мне от всевышнего сила разумения... Познаю разум слов твоих, Спасе... Милости, милости хощешь ты, господи, а не черной рясы, не отреченья от людей, не проклятия миру, тобой созданному!"
– А хотелось бы тебе грамоте-то поучиться?
– мягким, полным любви голосом спросил после долгого молчанья Герасим Силыч у племянника.
– Как же не хотеться?
– потупив в землю глаза, чуть слышно ответил Иванушка.- Я бы, пожалуй, и самоучкой стал учиться, без мастерицы (Мастерица деревенская учительница грамоте. ), только бы кто показал... Да ведь азбуки нет.
– Завтра же будет она у тебя,- молвил Герасим.- И станешь ты учиться не самоучкой, не у мастерицы, я сам учить тебя стану... Хочешь ли?
– Хочу, дяденька, больно хочу,- радостно вскрикнул маленький Иванушка, и голубые глазенки его так и запрыгали...