Мне уже никогда не вернуться туда,Где в глубоких прудах остывает вода,Словно времени тёмный и терпкий настой,Горьковато-полынный, недвижно-густой,Где в закатных окошках мутнеет слюда,Где, качаясь на лапах еловых, звездаПодлетает всё выше и месяц над нейС каждым взмахом всё тоньше и словно ясней.И в траве разогретой, глубокой, как сон,Мне уже не услышать сквозь стрекот и звон,Сквозь плывущий под веками медленный зной,Как шуршат облака – высоко надо мной.Никогда – это веточки сломанной хруст,На иных берегах расцветающий куст,Это голос, летящий сквозь мёртвую тишь,Долгим эхом становится.
И только лишь,Задержавшись над лугом, дыханье моёВсё колышет былинки сухой остриё,Да ещё отраженья на глади прудаСмотрят в синюю бездну чужих «никогда».
3
В краю далёком, в городе МарииДуша осталась пленною навек.Озябший парк и улицы пустыеЗаносит снег, заносит первый снег.Там стук копыт и глухо, и тревожноТрёхтактным ритмом разбивает тишьИ сонные деревья осторожноНашёптывают: «Стой… Куда спешишь?..»А небо отчуждённо и высоко,И хрупкий лист ложится в снежный прах.И скачут кони далеко-далёко,И ветер сушит слёзы на глазах.
«Охлюпкой, стараясь не ёрзать…»
Охлюпкой, стараясь не ёрзатьПо слишком костистой спине,Я в Богом забытую ТорзатьВъезжаю на рыжем коне.Деревня глухая, бухая,Вблизи бывшей зоны. И тутПотомки былых вертухаевДа зэков потомки живут.В пылище копаются куры,Глядит из канавы свинья:Что взять с городской этой дуры?А дура, понятно же, – я.А дура трусит за деревнюТуда, где и впрямь до небесПоднялся торжественно-древний,Никем не измеренный лес.Где пахнет сопревшею хвоей,Где тени баюкают взгляд,И столько же ровно покоя,Как десять столетий назад.Где я ни копейки не значу,А время, как ствол под пилой,Сочится горючей, горячейПрозрачной еловой смолой.
«Рыжая псина с пушистым хвостом…»
Рыжая псина с пушистым хвостомДремлет в тенёчке под пыльным кустомИ, полусонная, в жарком пахуЛовит и клацает злую блоху.Рядом, приняв озабоченный вид,Вслед за голубкой своей семенитСамый влюблённый из всех голубей…На воробья налетел воробей —Бьются взъерошенные драчуны,Не замечая, что к ним вдоль стеныТихо крадётся, почти что ползётВесь напряжённый, пружинистый кот.Как хорошо, что они ещё естьВ мире, где горестей не перечесть,В мире, дрожащем у самой черты, —Голуби, псы, воробьи и коты.
Трёхстрочия
* * *
купила проездной —нет, не дождусьсчастливого билета.
* * *
утром в небо взглянула,а там – пустота:ласточки улетели.
* * *
после грозыкапли дрожат на ветвях —тихо смеются деревья.
* * *
тёмная влага на сучьяхподстриженной липы —дерево плачет безмолвно.
* * *
сломанной веткевновь зеленеть по весне,но на иных берегах.
«Я, скорее всего, просто-напросто недоустала…»
Я скорее всего просто-напросто недоусталаДля того, чтобы рухнуть без рифм и без мыслей в кровать.Что ж, сиди и следи, как полуночи тонкое жалоСлепо шарит в груди и не может до сердца достать.Как в пугливой тиши, набухая, срываются
звуки —Это просто за стенкой стучит водяной метроном.Как пульсирует свет ночника от густеющей муки,Как струится сквозняк, как беснуется снег за окном.То ли это пурга, то ли – полузабытые числаБьются в тёмную память, как снежные хлопья – в стекло.Жизнь тяжёлою каплей на кухонном кране завислаИ не может упасть, притяженью земному назло.
Троллейбус
Неизвестным безумцем когда-тоПрямо к низкому небу пришит,Он плывёт – неуклюжий, рогатый —И железным нутром дребезжит.Он плывёт и вздыхает так грустно,И дверьми так надсадно скрипит,А в салоне просторно и пусто,И водитель как будто бы спит.И кондуктор слегка пьяноватыйНа сиденье потёртом умолк.Ни с кого не взимается плата,И на кассе ржавеет замок.Он плывёт в бесконечности зыбкой,В безымянном маршрутном кольцеС глуповато-наивной улыбкойНа глазастом и плоском лице.И плывут в городском междустрочьеСквозь кирпично-асфальтовый бредПарусов истрепавшихся клочьяИ над мачтами призрачный свет.
«Когда сквозь дым и суету…»
Когда сквозь дым и суету,Сквозь запах шашлыка и пиваРазмытым берегом заливаЯ безнадёжно побредуПо серому песку,ТогдаВ случайном и нестройном хореЯ вдруг услышу голос моря —Непостижимый, как всегда.Прорежет воздух птичий крик,И ветер, чешущий осоку,Очнётся и взлетит высоко.И запоёт иной тростник.Иной —о яростных мечтах,О чёрных кораблях смолёных,Мечах, от жажды раскалённыхИ медноблещущих щитах.О том, как, разбиваясь вдрызгИ возрождаясь без потери,Иные волны хлещут берегОсколками счастливых брызг.
«Воздух густ и влажно-фиолетов…»
Воздух густ и влажно-фиолетов.Как во сне, замедленно летишьСквозь него, сквозь питерское лето:Грозы – днём, а вечерами – тишь.Чуть слышны шагов глухие всхлипы,Да ещё, влюблённым на беду,Страстью и тревогой дышат липыВ обморочно замершем саду.
«Князь-Владимира сын Позвизд…»
Князь-Владимира сын Позвизд —Звёздный морок, стрелы посвист.Потревоженное моими —Столь чужими – губами имяДрогнет дудочкой тростниковой,Резко звякнет в ночи подковой,Разъярится в разбеге вьюжном,Вспыхнет на рукаве кольчужном,Чиркнет ласточкой острокрылой —Будто знала я, да забыла.Будто время от боли сжалось,Будто жизни на вскрик осталось…И – потухнет, замрёт… Позвизд —Звёздный морок, стрелы посвист.
Порхов
Медленно тающийЗыбким своим отражениемВ тихой реке,Чьё забытое имя – как вздох,Город, похожий наВоспоминанье о городе —Шорох дождя,Полыхающая бузина.Зябкая, хрупкаяБабушка с детской улыбкоюКротко вздохнёт,Отпирая тяжёлую дверьВ царство безмолвноеСтарых афиш, фотокарточек,Тёмных икон,Утюгов, самоваров, монет.Тихие заводи,Странные омуты времени,Тонкая связьНеисчисленных координат.Морщится гладь,И дробится моё отражениеПрежде, чем яУспеваю его разглядеть.