На грани фола (Крутые аргументы)
Шрифт:
– Я хочу сказать, вы имеете слова разные "истина" и "правда". Для европеец "правда" значит "факт". Я должен быть смелый сказать правда. Вы, русские, думаете, истина одна, но правда много.
– Например?
– Скажем, ваш Достоевский, - ответил Отто и снова перешел на английский.
– Он признает истинным то, что Бог есть, душа вечна, однако у каждого человека своя правда. Интересно бы знать, почему?
– Для Достоевского ключевой вопрос в существовании Бога и бессмертии души, - сказал Алексей и тоже перешел на английский.
– По его мнению, от того, как решается этот вопрос, зависит решение всех остальных. Допускаю, он прав. Но тогда, как мне думается, мы вообще мало что решим
– Поучительный характер этой логики для меня очевиден, - заметил Отто и вновь поехал мимо книжных шкафов, одновременно попивая кофе.
– Однако ваш Достоевский столь беспредельно обожает личность Христа, что даже при выборе между Искупителем и истиной предпочитает первого в качестве критерия истинности и доброты. В то же время, хотя переживания и суждения писателя общечеловечны, в них отражено прежде всего его собственное духовное томление, отягощенное эпилепсией. Он докапывается до корней мотивов человеческих поступков, обнаруживает самостоятельное, не контролируемое рассудком желание каждого сделать все по-своему и это свое желание сберечь любой ценой, даже в ущерб ближнему.
– Отто, вы наверняка помните, что мой соотечественник здесь делает одно существенное уточнение: такое желание может стать упрямым своеволием или даже идиотизмом с комическим оттенком. И в самом деле, на какие только жертвы мы не идем, чтобы отстоять свое и, по возможности, прихватить чужое. Ради этого лишаем себя покоя, здоровья, чести, собственного достоинства, материального благополучия и рассудка. Обманываем, принеся клятву на Библии и призывая в свидетели Богородицу. Всегда стараемся делать больше по своему желанию, чем по велению закона. Есть в человеке и нечто отличающее его от животного - кровожадность, сознательная и умом оправдываемая. Согласно Достоевскому, мы вообще живем только благодаря боли или страху и не несем никакой ответственности за кем-то созданный мир.
– А разве под этим его утверждением нет совсем оснований? Вот, к примеру, Федор Раскольников всегда подталкивает меня к мысли о преступной сущности наиболее ярких, великих и оригинальных личностей. Преступной в том смысле, что они по натуре своей должны непременно стоять вне закона человеческого и считать преступление не безумием, а здравым смыслом, допускающим пролитие крови "по чистой совести". Я их не оправдываю, но без них мир превратился бы в скорбный молебен, бесконечный, святой и скучный.
– Знаете, Отто, какой из всех замыслов Достоевского меня интересует сейчас в первую очередь?
– Даже не догадываюсь.
– Всемирного единения человечества.
– Неужели?
– Серьезно говорю, без лукавства. Даже несмотря на то, что относительно недавно замысел этот начал мне представляться больше утопией в склянке для разглядывания в качестве драгоценного экспоната. Тут во мне все больше буйствует Иван Карамазов, который призывает приниматься за дело с разрушения в себе идеи о Боге. По моему предощущению, рано или поздно все придет именно к этому и, поверив наконец больше в свой разум, люди решат жить счастливо и без самоистязаний здесь на земле, а не где-то в заоблачных высотах. Случится сие не скоро, но ещё до того ликвидированы будут все пограничные заставы.
– Дерзишь, Алексей, Бога не боишься! Достоевский усмотрел бы в твоих рассуждениях козни Сатаны, которые он, кстати, всегда обнаруживал и в собственных кошмарных наваждениях,
– И чтобы Богом, как непогрешимым мерилом проверять свою совесть. Это его личная потребность, возникшая в результате глубоких переживаний и рассуждений. Но вот что характерно, свои мысли и чувства Достоевский признает единственно правильными, в духовном плане чуть ли не обязательными для всего человечества, пусть даже не всех одолевают кошмары, есть и такие, кто предлагает сделать не Христа, а человека мерилом всех вещей. Что им возражает литератор в ответ? Тогда, мол, и дьявол невольно становится непогрешимым мерилом, ибо в таком случае ум делает грехопадение естественным и очевидным. Ссылается он и на православные каноны благоверия, по которым корень греха - в стремлении людей сохранить каждому себя как личность.
– В чем ваш Достоевский уж слишком глубоко уверился, так это в том, что только православие сохраняет просветленный лик Христа, а Римская Католическая Церковь проповедует Искупителя в искаженном виде, - сказал Отто, снова кинув на Алексея буравящий взгляд.
– Для него православные образ жизни и склад мышления - это прежде всего личное подвижничество, духовное самосовершенствование и принятие Христа за абсолютную истину. И это ещё не все! Он решительно хочет смирить и преобразовать православной верой человеческий разум, смирить самого себя перед тайной небесной и во всяком грехе видеть свой личный грех вместе с ответственностью собственной за зло в этом мире. Таким путем ищет он и находит в себе связь со всеми людьми всех эпох и народов.
– По поводу его кредо нужно сделать несколько уточнений. Вроде бы он провозглашает себя сторонником евангельского смирения и всепрощения, главных добродетелей православия. По идее, для этого нужно было бы смирить и в себе сатанинскую гордыню своего собственного ума, как начало всякого греха, согласно тому же православию. Однако, не тут-то было! Достоевский не хочет ломать себя смирением, вплоть до последнего дня претендует на "всеистинность" своих взглядов, свою уникальность не только в русской литературе, но и в мировой культуре.
– Хорошо бы только это. Среди исконных жителей Западной Европы он обнаруживает какой-то слабый размах духа по сравнению с русским духом. Для него, любовь у них - это всего лишь мимолетное соприкосновение, но не слияние душ, когда любишь человека даже в грехах его. Повсюду в Западной Европе ему мерещится идейный и моральный распад, вину за который он возлагает на римский католицизм. Нехристи взялись проповедовать искаженного Христа, созданного по их же образу и подобию! А что, разве православие на Руси создавало образ Христа-Спасителя не по образу и подобию русского человека?
– Хоть и далеких времен легенды, но не у небес заимствованы, - выдал Алексей одну из "тайн" Патриархии.
– В чем абсолютно прав Достоевский, так это в том, что европейский дух и все наши нравственные ценности соответствуют пониманию нами греховности человеческой природы. Образованные западные европейцы готовы уравнять себе с богочеловеком во всех своих делах, словах и мыслях. Это служит для него поводом к возмущению. Чего возомнили из себя греховодники!
– неистовствует он и на этом основании устами своего печального князя из "Идиота" называет католицизм верой нехристианской, даже хуже всякой ереси или атеизма. К тому же, Ватикан отстаивает догмат о непогрешимости Папы Римского, оправдывает безнравственные средства для достижения высокой цели, поощряет уступки совести, компромиссы чести, наказывает своим миссионерам расширять влияние Римской Церкви по всему миру. Тут, правда, с Достоевским я на сей раз согласен.