На грани фола (Крутые аргументы)

Манаков Анатолий

– Извини, но чем тогда занимается Его Сын?

– Не знаю. Знаю только, что мои очень далекие предки особо почитали Януса, двуликого стража ворот и поборника справедливых законов. Имею в виду, в генах моих остались следы язычества. Это и подталкивает меня ставить под сомнение правильность любых богословских суждений. Да и действительно, почему бы не признать резоны в любом аргументе. Моя натура чужда заискиванию. Для меня, даже если Бог есть, то получается, что Он сам подстрекает богохульников. Ну а раз так, должна обязательно выяснить, почему и зачем.

– Меня почему-то тянет ещё и наделить число тринадцать эзотерическим смыслом. У вас в Италии, кстати, число это, я слышал, почитается счастливым.

– Троппо перфино. Даже слишком.

–

Так вот, мне кажется, у каждого смертного есть свой собственный тринадцатый небесный знак, помимо двенадцати зодиакальных созвездий. Одним он светит ярко, другим не очень, некоторым вообще перестал светить. Знак этот дан нам не в похвалу и не в порицание, так как нет ничего в мире безоговорочно верного или ложного. Ученые хоть и открыли абсолютные константы, типа скорости света в вакууме или гравитационной постоянной, но с однозначными выводами о жизни земной нашей, неоспоримыми и пригодными для всех, мало что у них получается.

– Что же нам остается?

– Опираться прежде всего на свои личный опыт и ощущения. По принятой наукой на сегодня шкале времени, человечество существует не одну сотню тысяч лет. Сколько впереди, никому не известно. Смысл нашего бытия земного окутан мраком, плюс ещё и мракобесием. Может быть, там за пределами человеческих возможностей познания ничего нет и раздается лишь чей-то сардонический смех?

– Это у тебя вопрос или ответ?
– оживилась Джулия.

– Удобнее жить с ответами, интереснее - с вопросами. Вообще-то, мы, русские, умнее спрашиваем, чем отвечаем. И часто находим в вопросе больше информации, нежели в ответе.

– Что ж, Алексей, тогда и я тебе скажу без оглядки или стеснения, как это обычно делают итальянцы, у которых тринадцатый знак ещё не погас. Если падрэ говорит мне в исповедальне, будто без греха моего или моих ближайших родственников не бывает наказания, то сейчас такие откровения я воспринимаю уже равнодушнее. В догматах христианства мне нужны основания более близкие к жизни. Однажды осмелилась даже заявить архиепископу, что дьявола нет и в помине. Он усмехнулся, назвал мое утверждение ложным, ибо не соответствует здравому смыслу церковного канона и противоречит истинной вере, согласно которой низринутые с Небес ангелы превратились в бесов.

– Сиди здесь вместо меня доктор Фрейд, он тут же вставил бы колючие вопросы насчет здравого смысла церковного канона, - не удержался Алексей.

– Типа того, есть ли у религии и церкви оправданные основания претендовать на исключительное положение, - уточнила Джулия.
– Священники упрямо утверждают: религия не подлежит критической проверке, так как представляет собой вершину творения человеческого духа. Вот только мне интересно, неужели в будущем у людей не появятся свои гораздо более глубокие откровения? Лишь за один двадцатый век сколько сменилось незыблемых доктрин, возникло и кануло в вечность модных учений, вознеслось в сиянии славы и померкло ярких имен. Каждое новое поколение неизбежно попадет в плен своей эпохи, но никто не сможет помешать человеку промышлять и дальше собственным умом.

– Если, конечно, мы сами себя не истерзаем вконец муками своего неразумия. Точнее, своим безмерным поклонением кумирам или идолам. Сюда же отношу и слепую веру, веру угрюмую, высокомерную, непорочную в смысле признания правоты только своих откровений. Такова вера фанатиков и благоверных святош, готовых без колебаний затащить за собой на тот свет миллионы жизней из мести за неверие в их веру. Сукины дети! Провозглашают себя носителями высших истин, разнося повсюду вирус массового психоза навязчивых состояний, при котором всякая свободная мысль беспощадно подавляется. Не хочу я верить и обычаям своих предков, не разбираясь, сколько в них блажи, а сколько здравого смысла.

– Одна есть проблемита, Алексей, - сказала Джулия, нежно притронувшись к его коленке.
– Только не подумай, что я проверяю твое нервное состояние.

– Тогда заигрываешь.

– А как же! Проблема же вся в

том, как отличить свидетельства истинные от ложных или обманчивых. Мне тоже человеческая природа не кажется запрограммированной исключительно на добрые дела, В душе любого, включая нас с тобой, сидит варвар, потому Римская Церковь и предпочитает канонизировать кого-то в святые лишь после его смерти. Лично я раскаяние или угрызение совести обычно чувствую не оттого, что свободна выбирать между добром и злом, а вследствие лишь внушения себя такой свободы выбора. К тому же легко уживаюсь с выдумкой, лишь бы загробная жизнь казалась слаще земной. Выбирая же нечто нравственно сомнительное, прельщаюсь запретным плодом, будто это уже не порок, а так, обычное дело. Что меня подталкивает к вере в потусторонний мир? Потребность в моральном утешении, поиск смысла жизни, тяга к таинственному и непознанному. После этого как не поверить на слово грешным, как и все, созданиям, облаченным в сутаны.

– Хотя фактического подтверждения нет даже у непорочности первосвященников.

– Черто, даже у них.

– Тогда, Джулия, позволь и мне выложить свои карты. Очень хочу нежно погладить тебя по коленке.

Итальянка чуть смутилась, даже покраснела.

– Не шутишь?

– Хорошие шутки в таком месте.

– Главное не в месте. Главное - есть желание. Знаешь, кто ты?

– Кто?

– Монельо.

– Это что такое?

– Шалун в переводе с итальянского.

– Красиво звучит. Но все-таки разреши мне...

– Прэго.

– Что ты сказала?

– Пожалуйста.

– А, ну да. Так вот, разреши продолжить мысль. Я не столь наивен считать, будто истина у меня в кармане. Выслушивая любые аргументы, просто предполагаю, что если бы Всевышний действительно наказывал за грехи, то служителями церкви пожелало бы стать значительно больше людей. Мне думается, без принуждения к нравственности мораль в обществе вообще упадет до нуля. Вот и я стараюсь удерживать себя от греха во избежания не кары в мире ином, а наказания меня здесь под Луной. Уж не говоря о том, только начни я получать удовольствие от своих печалей и страданий, считай, сам себя в гроб загоню раньше времени. Равным образом, когда я заставляю себе безоговорочно поверить в кару Господню на том свете, невольно заставляю себя чувствовать грех и в себе, даже если его нет. Мне нечего заискивать перед тобой, потому и говорю тебе без всякой паркетной дипломатии: вырос я из детских штанишек православного, католического, протестантского или любого другого слюнтяйства, трепет перед Священным Писанием не считаю показателем высокой морали и не жду от идолопоклонства, в любом виде, даже самом благочестивом, ничего хорошего. Во всяком случае, для себя.

– Думаешь, я не выросла? Выросла. Но вот полного облегчения пока не испытываю. Вижу в религии попытку отвлечь человека от его сексуальности, чему и старается способствовать церковь своими утешениями, требованиями, даже угрозами. Не успокаиваюсь, говорю себе: "Да мало ли что отвлекает человека от сексуальных влечений!" Доводы Фрейда мне представляются убедительными: духовенство придает религии божественное происхождение, но прав на это церкви никто не давал.

– О, это уже аргумент посильнее. И знаешь, что ещё мне кажется верным, или черто, как ты говоришь? Чуть ли не инстинктивная потребность во мне наслаждаться приступами своей блажи или сумасбродства. Замечая такие позывы, каждый раз стараюсь одергивать себя. Да, мне не приходилось благодарить Всевышнего за снятие с души моей греха или угрызения совести, но это ещё не свидетельство моей правоты. В морали и этике я просто ищу надежных доказательств. В них должна чувствоваться реальная жизнь и свободный, по-настоящему свободный духовный поиск. Одной лишь верой, какой бы святой ни была, не смогу я жить - мне ещё нужно понять происходящее вокруг и внутри меня. Спорить не буду, Иисус - благороднейшая личность. Однако культ ему задерживает во мне развитие ума и воли, мешает мне успешно управлять самому своей жизнью.