На грани веков
Шрифт:
Монахиня вела старуху так, словно это не живой человек, а стеклянный пузырь, готовый разлететься вдребезги от одного прикосновения к ступеням. Шарлотта-Амалия, фыркая, шла чуть позади, Марч со связкой ключей следовал на почтительном расстоянии; в нос ему ударял запах пудры и каких-то пахучих зелий, неведомый и потому пугающий. Наверху, в большом зале, никто так и не удосужился полностью уничтожить следы погрома, учиненного Друстом, — потолок закопчен, кирпичный пол выщерблен, вместо двух выбитых стекол в окно вклеены холщовые тряпки. Воздух точно в заброшенном заплесневевшем подвале. От движения людей облаком взметнулась пыль, заалевшая в лучах вечерней зари. Старая баронесса, точно падая в обморок, плюхнулась в мягкое кресло, из которого также вылетело серое облачко пыли. Монахиня тут же подскочила к ней с нюхательной солью. Молодая барыня смерила Марча таким взглядом, что у него ноги подкосились.
— Открой окно, скотина!
Марч ринулся к окну и не сразу смог открыть его, — руки не слушались, а в голове все смешалось… Значит, «скотина»!.. Одним словом сказано больше, чем иной раз длинными речами. Каким-то кошмаром предстала в сознании Марча и его собственная жизнь, и будущая судьба всего Соснового. Он не мог сообразить, то ли ему дальше крутиться тут, словно угоревшему коту, то ли кинуться вон, схватить Мильду и мать за руку и немедля бежать в лес. Шарлотта-Амалия приоткрыла дверь и просунула свой клюв в спальню Брюммера. На лице ее отразилось непреодолимое отвращение, жилистые пальцы растопырились, точно когти у ястреба, почуявшего вблизи жертву. Старуха в своем кресле напоминала обгоревшую, скоробившуюся бересту, только сверкающие глазки пытливо и изучающе бегали по этому неуютному помещению, вовсе не подготовленному к приему своих новых господ и владельцев. Тут чернохвостая вскинула руку в широком черном рукаве — это походило на взмах крыла зловещего ворона, — и Марч понял, что его изгоняют. На цыпочках он проскользнул в дверь, тихонько прикрыл ее и перевел дух, точно все время с головой находился в тинистой воде. Большая серая крыса метнулась в этот момент вверх по ступенькам, точно и у нее были дела к новым господам. Марч пинком скинул ее назад, и она, пискнув, исчезла где-то в подвале.
Все дворовые уже собрались перед замком, чуть поодаль от дверей, сбившись в кучку и глядя вверх, где в окне спальни как раз блеснуло красное пламя свечи. Кто-то шептался, спрашивая о чем-то, но тут же умолк, заметив, как Марч вылетел из господских покоев и свесив голову пробирается не только мимо них, но и мимо своей Мильды. А тут еще от конюшни послышался повелительный окрик:
— Эй, конюхи! Чего околачиваетесь, а распрягать кто будет? Что, мне всю ночь вас ждать?
Да, это не покойный Кришьянис, который сам и запряжет, сам и правит. Трое конюхов кинулись к лошадям, а с ними и Марч, хотя это вовсе не входило в его обязанности. Атрадзенский кучер ходил вокруг, стискивая в кулаке ясеневое кнутовище и хозяйски распоряжаясь, пока, наконец, не распрягли злобных вороных и не вымыли карету. Приказав засыпать овса только через час, он пошел в обход по жилищам сосновских дворовых, подыскивая место, где бы устроиться. В людской все углы забиты, он, скривившись, выскочил оттуда и сплюнул. В логово бывшей старостихи у хлева только голову просунул, но в комнате ключника, оглядевшись, распоясался, уселся на Мильдину кровать и просто заявил:
— Тут я и останусь. Ты, старуха, притащи мне поесть, да поживее, я спать хочу.
Ключница, Марч и Мильда потихоньку перебрались на сеновал. Старуха долго шуршала соломенной трухой — там спасу не было от блох и весенней мошкары, — тяжело вздыхала и охала. Марч с Мильдой лежали, тесно прижавшись, обогревая дыханием друг друга. Мильда прильнула ртом к самому уху мужа и прошептала так тихо, что он еле расслышал:
— Откуда она меня знает? Как она сразу же смогла меня признать?
Марч так же тихо прошептал в ответ:
— Она всех нас знает, для нас у нее только одно слово: «скоты».
— Так и сказала?
— Да, так и назвала меня, только скотиной мы для нее будем.
Они долго пролежали, делая вид, что спят, дышали протяжно и размеренно: ведь завтра тяжелый день. Но когда на рассвете Марч открыл глаза, он увидел глаза Мильды, широко раскрытые, с застывшим в них вопросом. А что он может ей сказать, что он сам знает? Они уже не пытались заснуть, а только глядели друг на друга и читали в глазах страх перед угрожающе нависшей над ними судьбой.
Одна надежда оставалась у сосновцев, что на следующее утро заявится Холодкевич. Ни утром, ни до полудня его не было. Кучер важно отправился в замок, а выйдя оттуда, приказал запрягать лошадей. Люди снова столпились перед замком, спрашивать никто никого не решался. Чернохвостая вывела старую баронессу, та забралась в карету и только обвела злобным крысиным взглядом толпу. Когда обе отбыли, еще пристальнее оглядела мужиков оставшаяся в усадьбе молодая баронесса. Моросил мелкий теплый дождик, день был пасмурный, такой же выглядела и Шарлотта-Амалия фон Геттлинг. Видно, что она плохо выспалась, злобные глаза ее, неизвестно что
Сосновцы томились неизвестностью. Не было среди них опытного мужчины, который набрался бы духу и пошел узнать о распоряжениях, как не было ни одной женщины, знающей, как подступиться к суровым господам. Да, прав был Холодкевич, слишком он их распустил, потворствуя и потакая, — в первый же день каждый понял, каким боком выйдет им теперь это потворство. Но все-таки надо было что-то делать. Марч долго совещался с самыми рассудительными мужиками и бабами, потом выделил четырех девок попригляднее и почище и послал прибрать внутренние помещения замка, о чем Холодкевич, занятый своими заботами, совсем забыл. Двух расторопных баб поставил на кухню — снеди в клети и подвале замка было еще вдоволь. Но баронесса только поклевала малость, точно пичужка, от одного блюда, от другого, фыркнула и отодвинула все, будто сосновские хозяйки вовсе не умели ни жарить, ни варить. Девок, вытиравших пыль, мывших пол и прибиравших постель, она не погнала, а только семенила из угла в угол и поглядывала так, что у тех метла то и дело грохалась на пол и тряпки валились из рук. Проходя мимо, наступила парчовым башмачком на пальцы Мильды; та побагровела и вскинула голову, но все же сдержалась и сделала вид, будто у баронессы это вышло нечаянно.
Но за полдень из своего логова подле хлева выползла бывшая старостиха. Нарядившись в лучшее платье, поплелась в замок и пробыла там долгое время. Дворовые, поглядывая из-за углов, заметили, как она размахивает руками и что-то рассказывает, — каждому стало ясно, что доброго слова эта ведьма ни о ком не скажет, верно, выкладывает все, что происходило в Сосновом за последние годы. А когда к вечеру она еще привела Бриедисову Анну с ее Минной, тут сосновцы ясно поняли, что теперь только и остается ждать чего-то страшного.
Надвигалось оно медленно, но неотвратимо, как сгущающаяся грозовая туча или как сама судьба. За неделю старостиха была назначена господской экономкой и помещена в ту подвальную комнату, где когда-то жила нянька Курта, старая Лавиза, и где она скончалась вместе с Бриедисовой Майей. Горничная — Бриедисова Минна — стала жить в каморке рядом с покоями баронессы, потому что Шарлотта-Амалия страдала тяжелыми кошмарами и часто среди ночи звала на помощь служанку. Помощнице Минны — Мильде — было наказано спать в углу на кухне, появляться в людской, где теперь ютились Марч со своей матерью, ей наистрожайше запретили. В жилье ключника вселился кучер барыни, заставив прежде тщательно побелить его и заняв кровать Мильды. Из Отрога он привез приказчика и писаря, их поместили где-то в чердачных помещениях замка, а четырех отрожских работников — в бывшем логове старостихи. Отрожские стали хозяйничать, сосновские в своем имении больше ничего не значили.
За неделю они научились ходить на цыпочках; встречаясь, отворачивались друг от друга — ежели старостиха с утра в замке, ежели туда то и дело заявляется Анна, так лучше поберечься, чтобы не обронить лишнего слова, которое вскоре же непременно станет известно барыне. Весь бытовой и рабочий уклад в имении был изменен до самого основания. Конюхов послали на полевые работы, а ходить за лошадьми и двором определили четырех отрожских. Прежних скотниц послали на огороды, а пожилых баб поставили чистить хлевы, чего не бывало даже при старом Брюммере. Толку от этих нововведений не видно было, но дворовые в скором времени отгадали, где проявляются прихоти самой баронессы, а где сказались языки старостихи и Анны, которые были куда опаснее вздорных причуд Шарлотты-Амалии. Неведомо откуда заявился и давно пропавший Рыжий Берт, о котором долгие годы не было ни слуху ни духу; его сразу приставили в помощники к старостихе. Жену его поставили ведать скотным двором, хотя ходила она в такой грязной и заскорузлой юбке, что хоть стоймя в угол ставь.