На границе двух миров
Шрифт:
Селендис казалось, что она теряет его, что самое близкое ей существо во всем мире постепенно отдаляется, находя новые увлечения и идя своей дорогой, отличной от той, по которой шла она сама. Что, если по достижении первого совершеннолетия он выберет другой путь? Путь, к которому у него явно лежит душа, судя по тому, как он гордится своим дурацким жезлом?
Ее первое воспоминание в этой жизни связано с ним. Она бы хотела, чтобы и последнее было о нем.
— Ну, так и что это за штуковина? — выставив самый мощный эмоциональный блок, на который только была способна, она натянуто ему улыбнулась. Если она
Но, Зел-Нага свидетели, как же ей не хватало его касаний…
— А, да… — пару мгновений Алессадар сосредоточенно разглядывал жезл в своей руке, словно пытаясь вспомнить, что это такое, а затем снова принялся излучать гордость, словно ничего и не случилось. Не только она умела притворяться… — Это джедайская сабля!
— Что?
— Смотри!
Отойдя на пару шагов в сторону, Алессадар сосредоточенно уставился на фиолетовый кристалл, венчающий жезл. Селендис знала, что в результате несчастного случая в детстве его дар был сильно поврежден, отчего ее другу с трудом давались даже самые простейшие пси-воздействия, но… это было давно. Сейчас он уже почти преодолел последствия детской травмы, хотя, как он сам признавался, порой это все еще причиняло боль.
Из ярко засиявшего кристалла ударил поток сиреневой пси-энергии, формируя цилиндрический клинок длиной около метра.
— То есть ты просто прикрутил излучатель обычного пси-клинка на жезл? — наконец спросила она, не понимая, что же в этом такого замечательного.
— Ничего ты не понимаешь! — погасив клинок, он обиженно надулся. — А как же фокусировка? Видела обычные катары** зилотов? Широкие у основания и сужающиеся к концу, а у меня цилиндрической формы — это, между прочим, не так-то просто сделать!
— И все же — в чем смысл?..
— Ну это же световой меч!
— Ты самый странный протосс из всех, кого я знаю, — сказала она через пару секунд, так и не осознав восторга друга. — Но поздравляю с первым созданным оружием… Кхалай.
Это слово вырвалось у нее прежде, чем она смогла его осознать… а потом было уже поздно. Эмоции обладают свойством легко перетекать одна в другую, и сейчас страх потери переродился в злость быстрее, чем Селендис смогла осознать, что происходит.
— Ты Тамплиер, Сашка. Твой отец — прославленный Вектор в составе Золотой Армады. Твоя судьба — сражаться за Аиур, а не ковыряться в железках в тылу, — и, смотря в расширенные от удивления глаза Алессадара, она продолжала говорить эти злые слова, сама внутренне съеживаясь от звучащей в них неподдельной злости, но не в силах остановиться. — Что ты будешь делать дальше, а, Кхалай? Отправишь меня на войну, а сам будешь сидеть в уютном сухом уголке, мастеря бесполезные игрушки?
«О, всемогущие Зел-Нага, да что же я такое говорю?»
Единственное, что она могла сделать, чтобы не наговорить еще больше слов, о которых потом пожалеет, — это развернуться и сбежать, что и не замедлила сделать.
Селендис нервно переступила с ноги на ногу, сверля взглядом дверь перед собой. Потянулась было к управляющему кристаллу, имитируя легкий стук, и… отступила назад.
«Ну давай же, просто постучи и извинись, — уговаривала она себя. — Подумаешь, сорвалась немного, с кем не бывает?»
Но вместо этого она сделала осторожный шаг назад.
А
Один шаг уже почти превратился во второй, как вдруг дверь перед ней открылась сама.
— Ты здесь уже десять минут стоишь — всей общаге слышно, как тебе стыдно, — сказал владелец комнаты и, посторонившись, продолжил. — Заходи уже…
Избегая смотреть другу в глаза, Селендис проскользнула мимо него в комнату и привычно присела на краешек кровати. Сколько вечеров они провели вот так, вместе, обсуждая события дня и играя в подпольные карты, по-прежнему остававшиеся популярными, несмотря на усилия наставников?
Сердце юной Тамплиеры сжалось от мысли, что этот может стать последним.
Он присел рядом и некоторое время они молчали, оттягивая начало разговора.
Алессадар начал первым:
— Знаешь, а ты ведь во многом была права, Салли… — тихо произнес он. — Мне действительно больше нравится перспектива возиться с железками, чем сражаться на передовой.
— Мне все равно! — вырвалось у девушки. — Прости меня, я… я просто испугалась, что потеряю тебя. Ты всегда был рядом — ближе, чем брат, лучше, чем друг. Я научилась у тебя ходить и держать ложку, лазать по деревьям и играть в карты, я научилась… я научилась у тебя всему, что знаю. О, всемогущие Зел-Нага, да я ведь…
В тот момент ей показалось, что она наконец подобрала определение тому, кем для нее является друг детства, что она наконец поняла, почему вся ее жизнь вращается вокруг него, почему с его мнением сравнивается любая мысль и любой поступок.
Она протянула руку, чтобы коснуться его лица, стремясь передать ему обретенное знание — так, как умели только протоссы, в предельной искренности и полноте нюансов псионного контакта, в котором не было места недоговоренности и лжи.
Он отшатнулся, а инстинктивный импульс отбросил девушку назад, больно приложив головой о край стены.
— Вот черт! Салли, я…
Открыв глаза, она увидела перед собой его испуганный и полный раскаяния взгляд. Он протянул руку, чтобы помочь ей подняться… и замер на середине движения.
— Даже сейчас?.. — тихо произнесла Селендис. Приподнявшись на локтях, она прислонилась спиной к стене и, осторожно проведя рукой по затылку, поднесла ладонь к глазам, разглядывая пару капелек искрящейся в полумраке комнаты голубоватой крови. — Почему, Саша? Неужели я хоть раз давала тебе повод усомниться в себе? Я не полезу в твою душу без разрешения.
— Прости… — он вернулся обратно на кровать. — За все эти годы это стало сильнее меня.
Некоторое время они молчали. Потом Алессадар заговорил вновь, тихим голосом и — вслух***, на том языке, на котором на Аиуре говорили только они двое:
— Я всегда был чужим, Салли… Ты знаешь, что я не родной сын Тассадару?.. Мои родители отказались от меня, потому что я — чужой протоссам. Даже сейчас, проведя среди вас семь долгих лет, я все равно не могу влиться в ваше общество… не могу стать одним из вас. Мне непонятно ваше фанатичное стремление к совершенству и не менее фанатичное нежелание меняться. Я не понимаю, почему мы, живя в этом общежитии, фактически предоставлены сами себе, и при этом — лишены свободы выбора. Не понимаю, почему, при полном отсутствии пропаганды, каждый обитатель этого здания мечтает стать Тамплиером.