На исходе дня. История ночи

Экерч А. Роджер

Таким образом, маскарады были вечерами потрясающей вседозволенности. И все-таки эти светские развлечения представляли собой короткие передышки в круговороте реальной жизни, были всего лишь преходящими причудами, спорадически устраиваемыми в течение года. Будучи роскошным поводом выставить напоказ свое богатство и привилегии, со всеми их пышными буфетами и восковыми свечами, маскарады отнюдь не воплощали истинный дух равенства. Вопреки опасениям критиков, любая угроза социального равенства была в лучшем случае эфемерной. Господа и дамы неизменно отправлялись с маскарадов тем же способом, что и прибывали на них, — в каретах, сопровождаемых множеством лакеев. Как заметил один датский писатель, «слуга ничем не хуже своего господина, но только, — добавлял он, — пока длится маскарад»¹⁴.

III

О ночи молчаливый мрак, Вооружи меня презрением к богам И безрассудным мужеством людей, Я свой восторг бросаю к их ногам, Приветствую я бравых крикунов, Способных хитростью остановить Потусторонних

сил несметный рой И ночи напролет гулять и пить [57] . Томас Гофф (1631)¹⁵

Что еще, помимо маскарадов, напрямую влияло на образ жизни высших классов, так это возможности, которые предоставлял вечер для совершения буйных эскапад. Распутники из высшего общества награждались различными «титулами»: щеголь, денди, задира, горлопан и ухажер. Для них убежищем от строгостей придворной жизни служила не парчовая маска, а естественная маска темноты. Они использовали ночь как время безграничной свободы. То были отпрыски благородных семейств, объединенные пренебрежением к светскому обществу. Ни один город не может здесь претендовать на монополию — почти на каждую европейскую столицу, а также большие и средние города приходилась своя доля антиобщественного поведения аристократов. В Нью-Йорке в 1744 году доктор Александр Гамильтон повстречал «троих молодых шалопаев», решительно настроенных заняться «развратом»; в Филадельфии шестеро молодых людей, «одетых как благородные господа», грубо обошлись с женщиной, прежде завалив ее на землю. И хотя некоторые эпохи, например Реставрация в Англии в конце XVII века, были свидетелями значительного роста численности таких щеголей, трудно обнаружить период, когда их не было бы вовсе¹⁶.

57

Перев. М. Буланаковой.

Их поведение обнаруживало яростный индивидуализм, презирающий лицемерие и подчинение общепринятым нормам социума, стремящегося к благосостоянию и богатству. Виновными в конечном счете признавались придворные, клерикалы и торговцы, поскольку все они предавались притворству в жизни и следовали фальшивой пристойности. Щеголи полагали, что рыцарские идеалы личной чести давно уже уступили место подобострастию, хорошим манерам и желанию выслужиться перед королем и двором. В 1761 году беспутный поэт Чарльз Черчилль опубликовал своего рода оду разгульной жизни — поэму «Ночь», где, в частности, говорилось:

Трудиться — вот участь бездушных рабов. Зачем создала их природа? Достался им день для тяжелых трудов, Нам выпала НОЧЬ — для свободы [58] .

Такие люди, «неискусные в обмане», были «слишком решительны», чтобы «выносить обиды», «слишком горды, чтобы льстить, слишком честны, чтобы лгать, слишком прямодушны, чтобы ублажать», по крайней мере в темное время суток, когда в наименьшей степени чувствовалась гнетущая атмосфера дня. Но все же гораздо важнее для них была спровоцированная ночью оголтелая погоня за удовольствиями. Наслаждение, свободное от социальных обязательств и ограничений. Автор «Распутника» (The Libertine; 1683) утверждал: «Пусть россказни про небеса достанутся глупцам, / А мир с утехами его вполне подходит нам» [59] .

58

Перев. А. Сагаловой.

59

Перев. А. Сагаловой.

Генри Пичем, в ужасе от подобного распутства, оповещал в своем сочинении «Совершенный джентльмен» (The Compleat Gentleman; 1622), что «быть пьяным, сквернословить, таскаться по проституткам, следовать моде и ничем не заниматься — в настоящее время это признаки и приметы, характеризующие значительную часть нашего дворянства»¹⁷.

В крупных или малых городах такие юноши обычно днем спали, а после заката пьянствовали и дебоширили. Некоторые откровенно резвились на аристократических собраниях, шокируя «менее развращенных». На концерте в 1706 году герцог Ричмонд предложил погасить свечи, чтобы гости «могли делать все, что им вздумается», однако это вызвало возражения здравых людей, «ведь присутствовало так много их жен и родни». Чаще всего молодые люди отказывались от приличных развлечений в угоду непристойным, предпочитая получать удовольствие от грубой обстановки борделей и пивных. «Пропить свой ум и растранжирить свое имение» — так выразился об этих задирах один из критиков. Сэмюэл Джонсон окрестил их «уличными лордами, переполненными до предела дурачествами, юностью и вином». В 1730 году лондонская газета утверждала: «Есть некое наслаждение в кратковременном падении на дно»¹⁸.

На самом деле можно заподозрить, что, несмотря на ярко выраженную антипатию к бедным, элита часто завидовала их «вульгарным развлечениям». Такова была, судя по уцелевшим фрагментам, тема комедии Ричарда Стила «Джентльмен» (17??). «Я думаю, вы счастливее нас, господа», — говорит сэр Гарри Северн слуге Тому Димплу, прежде чем спуститься с ним в «низший мир» для ночного разгула. В 1718 году герцогиня Орлеанская поверяла своему другу: «Крестьяне из Шветцингена и Офтерсхайма часто собирались вокруг меня и вели беседы, и с ними мне было гораздо веселее, чем с герцогинями из cercle [60] ». Предания говорят, что даже император Священной Римской империи Карл V (1500–1558) пришел в восторг от вульгарных манер простолюдина, с которым однажды вынужден был коротать ночь под Брюсселем. Рассказывают, что Карл от души хохотал над грубой речью крестьянина, пока тот мочился, не подозревая о том, кем на самом деле являлся его собеседник. «Ты пердишь», — упрекнул его Карл, на что крестьянин огрызнулся: «Хорошая лошадь всегда пердит, пока мочится!»¹⁹

60

Высший круг (фр.).

Джеймс Босуэлл, будущий владелец

наследственного имения Охинлек, периодически извлекал удовольствие из связей с уличными девками. Будучи с визитом в Германии, он записал в дневнике: «Вечером почувствовал острую нужду пройтись, посмотреть на проституток Дрездена и развлечься, как я это делал в Лондоне. Низко. Низко». «Низкий кутеж» не только сулил плотские радости, но и был крайне привлекателен сам по себе, поэтому иногда Босуэлл прибегал к переодеванию. В июне 1763 года в Лондоне, в празднование «Ночи рождения Короля», он надел поношенный темный костюм с «грязными штанами из оленьей кожи и черными чулками». Решительно настроенный «побыть мерзавцем и увидеть все, что только можно увидеть», он прошелся по всему городу от шлюхи к шлюхе, попеременно называясь то цирюльником, то солдатом, а молодой проститутке с улицы Уайтхолл даже представился разбойником с большой дороги! «Я вернулся домой около двух часов ночи, очень усталый», — записал он. Даже священники нарушали свои обеты, развлекаясь в пивных и борделях. В XVII веке во Фландрии два официальных лица, декан Генри Уиггерс и каноник Арнольд Крайтерс, во время своих «ночных забав» в тавернах не только пили и играли в азартные игры, но также плясали и дрались. «Проткни его насквозь!» — кричал каноник своему другу в один из бурных вечеров, проведенных в таверне «Корона», пока тот дрался с противником. Путешественники объясняли недостаток фонарей на улицах крупных итальянских городов якобы желанием католических прелатов обделывать свои интимные делишки в темноте. Вот как высказался об этом один из посетителей Рима: «Сама по себе темнота улиц была подозрительна, ибо и к жизни ее вызвали помыслы не слишком духовного свойства»²⁰.

Скрытая прелесть ночи не была чужда и женщинам благородного происхождения. Помимо бремени придворного этикета, они несли еще и бремя семейных ограничений. Их жизнь крутилась вокруг дома даже в большей степени, чем у простых женщин, а возможностей для личной реализации или независимости было еще меньше. Героиня баллады «Гибель любви» жалуется на насильственные браки, от которых страдают девушки:

Ах, лучше быть прислугой-замарашкой Или посудомойкой-нищей. Право, Счастливицы они, ведь им не страшно Любить всех тех, кому они по нраву [61] .

61

Перев. А. Сагаловой.

Выйдя замуж, сокрушалась Маргарет Кавендиш, женщины вынуждены были «постоянно жить как на маскараде», пряча свое истинное лицо. В «Речах» (Orations; 1662) Кавендиш одна из героинь замечает, что мужчины «охотно похоронили бы нас в своих домах или постелях, как в могиле». В результате, возмущалась она, «мы пребываем в таком же незнании самих себя, в каком они — нас»²¹.

Жены и дочери из семей знати посвящали день домашним заботам, а ночью, несмотря на традиционные запреты, старались покинуть дом без сопровождения. В одном из художественных произведений XVII века героиня советовала другой: «Раз он отбирает у тебя свободу днем, бери ее сама ночью». Персонаж поэмы Джованни Боккаччо «Корбаччо» (II Corbaccio; ок. 1365) изумляется способности женщин, отправляющихся на тайные встречи, преодолевать ночью огромные расстояния, несмотря на присущие им страхи перед «призраками, духами и привидениями». Известно, что некоторые жены прикрывались чужими именами. В 1559 году лондонский драматург Джордж Чапмен писал о «сотне леди в этом городе, которые пляшут и веселятся в компании щеголей всю ночь, а утром возвращаются в постель к мужу такими невинными, словно их только что окрестили». Частые гостьи на таких «благородных увеселениях», как маскарады, аристократки, по слухам, также играли в азартные игры, шумно веселились и занимались проституцией. Например, во времена Реставрации таковыми были неразборчивые придворные дамы вроде Барбары Палмер, графини Кастлмэйн, которую вожделел Сэмюэл Пепис. Ее любовь к азартным играм была столь велика, что поговаривали, будто она «за одну ночь могла выиграть 15 тысяч фунтов, а на следующую, вновь проведенную за игрой, проигрывала до 25 тысяч». Апрельским вечером 1683 года три «благородные дамы из Кембриджа», облаченные в мужские костюмы, били окна и нападали на проходящих мимо женщин. Сообщали, что госпожа де Мюран, проживающая отдельно от своего супруга, графа де Руссийона, распевала со своей любовницей «похабные песенки по ночам, да и в остальные часы тоже» и даже «мочилась из окна» своего парижского дома после «продолжительного дебоша». Несомненно, что, в то время как в литературе получили распространение женоненавистнические настроения и страх перед женской неверностью, некоторым женщинам ночь предоставляла определенную долю личной свободы, причем не только дома, но и за его пределами. Монтескьё говорил про утро: «Часто день мужа начинается тогда, когда заканчивается день жены»²².

Однако «спуститься» по социальной лестнице человеку состоятельному было не так-то просто. Ночное веселье, особенно в незнакомой обстановке, грозило множеством опасностей, в числе которых был и путь по грязным и плохо освещенным улицам. В пьесе «Сквайр Олдсапп, или Ночные приключения» (Squire Oldsapp, or the Night Adventures; 1679) персонаж по имени Генри жалуется: «А, чума на эти ночные блуждания; человек испытывает больше трудностей, погуляв, возвращаясь домой, чем получает удовольствия во время развлечений». Босуэлл вернулся домой после одной из своих пьяных вылазок «весь в грязи и синяках». Женщины без сопровождения, даже посещающие приличные за-ведния, подвергались риску насмешек и глумления, а то и того хуже. В 1748 году леди Шарлотта Джонстон и две ее подруги углубились в «темные аллеи» лондонского парка Воксхолл, который служил излюбленным местом тайных ночных свиданий. Каковы бы ни были их резоны (возможно, любопытство похотливого свойства), их ошибочно приняли за проституток, и полдюжины пьяных учеников начали их преследовать и напали. К тому же одно дело было одеться бандитом, а другое — вести себя подобно бандиту. Лондонский студент-правовед Дадли Райдер не мог произнести ни слова, как только приближался к проституткам. «Я впадаю в странное смущение и спешку, когда подхожу к шлюхе, и не мшу понять, как свободно разговаривать с ними», — признавался он в дневнике. Босуэлл, имея дело с проститутками, находил трудным скрывать свою истинную сущность, хоть и был одет в потрепанное платье. «Несмотря на мой наряд, — писал он позже с плохо скрываемой гордостью, — меня всегда принимали за переодетого джентльмена»²³.