На исходе лета
Шрифт:
Но Бренден чувствовал слабость, а также панику, потому что в неведомой темной глубине под собой ощутил мощное течение, относящее его в сторону, хватающее за выбрасываемые вперед лапы. Дыхание его стало частым, отчаянным, и страшное эхо несло с собой слабость.
Как и многие до него, Бренден старался вспомнить кротовьи годы тренировок. Чтобы сохранить силы, он решительно устремился вперед, к левой части Скалы, и, преодолев смертельно опасный участок, оказался у цели.
— Левее, левее, — шептал он, стуча зубами при виде призрачной темной пасти в середине Скалы, куда засасывалась вода и куда невидимый поток начал затягивать его.
— Левее!
Память о тренировках начала изменять Брендену, безнадежность сковывала отчаянно гребущие лапы, темный звук завораживал и манил к себе, и все, чему учили послушника, оказалось напрасным. Паника охватила крота, и он стал очередной жертвой…
Его лапы протянулись к Скале. «Левее! Левее!» — твердила ослабевающая память, но его несло вправо, течение становилось все более стремительным и неумолимым.
Бренден сделал роковую передышку, чтобы оглядеться в поисках спасения, но спасения не было. Он увидел лишь луч света и далекие силуэты кротов, а течение несло его в самый центр темного звука — отражения его собственного страха. Страха осязаемого; страха, имеющего вкус; страха, ощущаемого как все возрастающая боль; и отчаянные гребки послушника становились все более беспорядочными. Скала нависала над ним, а на ней виднелись надписи. Никто не видел их так близко, кроме тех, кто сразу после этого и умер.
Тогда он закричал, послушник Бренден из Хаука, и от его крика Скала издала звук, страшнее которого никто не слышал прежде. Он возник как черный коготь, пронзающий и выворачивающий кишки, и это было хуже повешения за рыльце, а как только Бренден успел издать второй крик, темная вода затянула его и завертела в круговороте. Последним рывком, последним осмысленным усилием послушник попытался дотянуться до Скалы, но тщетно. Течение ободрало ему голову о низкий свод и засосало вниз. Бренден ощутил отчаяние, поняв, что все испытания в его жизни, все надежды, все опасения, все вообще, даже любовь, даже первые детские воспоминания, вели в никуда — только к этому безнадежному ужасу и чувству, что разрываются легкие.
Так послушник Бренден был потерян для мира. Донесся лишь его предсмертный крик и царапающие звуки, усиленные эхом и вселившие еще больший страх в остальных послушников. Эти звуки придали Хранителям вид судей и палачей, а Хенбейн, мрачная и спокойная, манящая и безжалостная, показалась олицетворением самого Слова.
— Следующий! — сказала она, и второй ученик Первого Хранителя нерешительно вышел вперед, и церемония обряда возобновилась.
?
Еще трое погибли, выжил пока один, — и это был последний из учеников Первого Хранителя. Зловещее начало. Оно омрачит будущее этого Хранителя. О наставнике судят по его ученикам — так говорит Слово. Но когда выживший выкарабкался на берег, всеобщий страх, поселившийся в гроте, сменился чрезмерным энтузиазмом. Если смог один, смогут и другие! Это возможно!
К своему кругу посвящений приступил Второй Хранитель, затем следующий, и глубоко в черном сердце Верна обряд продолжался весь этот день Середины Лета. Зловещее начало проложило путь серии удач, и, пока луч света двигался через озеро к Скале, несколько послушников благополучно доплыли до Скалы и вернулись обратно.
Так прошло тринадцать посвящений, а потом, уже среди учеников Четвертого Хранителя, еще
С этими выжившими произошло странное превращение. На них словно снизошел свет успеха и самоуверенности — жесткий, безжалостный свет кротов, которых испытывали и испытали, и теперь они ощущали свою исключительность и не считали достойными уважения тех, кто еще не проявил себя. Такое пренебрежение к остальным со стороны только что прошедших посвящение и есть главная цель обряда Середины Лета. Он готовит кротов к подавлению других и к тирании, теперь уже в роли настоящих сидимов.
Тем временем своей очереди дожидались Клаудер, Мэллис и Люцерн.
Частью великого искусства, которым владеет Двенадцатый Хранитель, является невозмутимость, сохраняемая в течение всего обряда, и уверенность, что его ученики уцелеют. Они же подвергаются двойному испытанию: видят гибель кротов и дольше других сталкиваются с высокомерием, открывшимся у выживших.
Терц вроде бы хорошо справился со своей задачей: за весь день ни один из его учеников не дрогнул и не подал виду, что волнуется. Наблюдатель мог бы только уловить, как Терц придвинулся поближе к ним, а они к нему, и теперь все четверо казались сплошной кротовьей массой, грозной и устрашающей. Даже Мэллис, самая слабая из троих, проявляла несокрушимое спокойствие.
Над ними возвышалась Хенбейн, как прежде недвижимая, и все же можно было заметить постепенно происходившую в ней перемену. Обряд продолжался, он дошел уже до подопечных Десятого Хранителя (из которых погиб один), а потом и Одиннадцатого (двое из четырех сгинули в пасти Скалы).
Мало кто знал, хотя многие догадывались, о борьбе между Хенбейн и Люцерном, в которой Терц играл двусмысленную роль, и кроты многозначительно покашливали при упоминании ее имени. Она согласилась участвовать в обряде только потому, что у нее не было выбора.
Хенбейн не доверяла сыну. Более того, она давно возненавидела его. Пока ее единственным намерением было попытаться исправить содеянное — свое соучастие вместе со Словом и с другими кротами в превращении Люцерна в олицетворение зла. Но, ощущая собственное бессилие, она со все возрастающим отчаянием наблюдала за обрядом. Какое смятение бушевало в душе Хенбейн всякий раз, когда она поднимала лапу и произносила страшное «Следующий!». Ей было все труднее сохранять спокойствие, все труднее не закричать от сознания собственного ничтожества.
Но она достаточно хорошо знала Терца, Люцерна и остальных, кто был ее стражами. Отсюда не сбежишь. Когда обряд завершится, Люцерн станет законным сидимом, и ее жизнь будет кончена. Хенбейн ничего не оставалось, кроме как надеяться, даже в этот последний час, пока обряд еще продолжается, что может найтись какой-то способ остановить Люцерна.
Внешне спокойная, Хенбейн мысленно перебирала способы спастись. Убить его, убить сына! Будь он поближе, это было бы возможно. Убила же она Руна! Да, в течение дня эти мысли не раз приходили и уходили. Но если не получится… Ее бесчестье будет славным началом его правления. А кроме того, ее когти больше не хотели убийств. Она стремилась к жизни, к жизни и свету, которые следовало узнать раньше…