На исходе лета
Шрифт:
Но если кто и поразил всех без исключения, так это Люцерн. Сутолока и смятение не позволяли ему пробиться вперед. Но его ничуть не мутило, смрад будто не действовал на него. Гниение смерти не имело над ним власти.
— Хватайте ее! — кричал Люцерн, но никто его не слушал.
— Тогда поднимайтесь на поверхность! — пришлось приказать ему. — Разыщите ее, и суд Слова через меня свершится над ней!
По знакомым ему тоннелям Люцерн повел их наверх. Обряд свершился, и власть перешла в другие лапы. Новый Господин Слова стремился
?
А тем временем в самой глубине Верна одинокая Хенбейн бежала от расползающегося трупа отца. С трудом сохраняя сознание, задыхаясь, она бежала в отчаянии, не зная, что ее никто не преследует. Она стремилась на свет и воздух, чтобы спастись от духа разложения. От власти она бежала к безвластию, от владычества к полной незначительности.
Чем дальше убегала Хенбейн, оставляя позади смрад, тем сильнее она ощущала свежесть жизни впереди. Дальше, дальше, к сверканию нового дня.
Она смеялась, плакала и шептала на ходу:
— Веди меня, помоги мне, направь меня туда, где живут те, кого я так давно потеряла. Веди меня…
Хенбейн шла тем же путем, каким шел когда-то Мэйуид; она неслась по следам храброй Сликит, словно чувствуя, что этой дорогой убежали ее дети, чьих имен она еще не знала.
— Помоги мне? — шептала Хенбейн на бегу.
И тоннель помог ей, и воздух очистился, а на поверхности над Верном сиял добрый свет, и она увидела великолепие солнца в небе и обрела новую надежду.
— Дай мне силы! — взмолилась Хенбейн, когда лучи озарили ее старую шкурку, а потом повернулась и пошла через вернские холмы искать тот свет, который у нее еще будет время найти.
— Я найду вас, — шептала она своим давно утраченным детенышам, — и вы научите меня тому, что не было мне дано.
Среди унылых торфяных болот вдруг показалось озеро. Не черное и заросшее, какими обычно бывают озерца в этих местах, а голубое и чистое, как летний день, оно отражало высокое небо. Хенбейн подошла к нему и совершила омовение.
— Свет, заставивший сверкать эту воду, возродил меня, — произнесла она и, выйдя на поросшее вереском открытое место, чтобы высушить шерстку, ощутила, как улетучивается унаследованное ею от родителей зло.
— Мое имя больше не Хенбейн, — сказала она. — Какая бы задача теперь ни стояла передо мною, обещаю, что выполню ее хорошо.
Солнце начало гаснуть, и особая, волшебная темнота Середины Лета укрыла кротиху. Кротиху, которая отныне была уже не Хенбейн, а никому не известной кротихой.
В эту особую ночь другие кроты, вдали от системы под названием Верн, кроты, чьи сердца обращены не к темному звуку Слова, а к великому Безмолвию Камня, гладили лапами друг друга, поднимали глаза к небу и молились за тех, кому повезло меньше, чем им, за тех, кто блуждает и ищет самое трудное из всего — лучший путь.
Так в ночь Середины Лета одна
— Куда идти? — спрашивала она себя.
А потом со вздохом, наконец доверившись себе, пошла вперед.
Куда?
Кроты, пусть она идет за нашими молитвами…
Глава одиннадцатая
В эту же ночь в далеком Данктоне проходил Посвящение Бичен. По другому обряду, не менее древнему, чем тот, свидетелями которого мы стали в Верне, но наполненному любовью и проходившему перед Камнем.
На широкой поляне, стоя перед кротами, с которыми подружился в июньские дни, Бичен принял участие в том великом Летнем ритуале, что знаменует переход крота во взрослое состояние.
На том же месте, где давным-давно стоял отец Триффана Брекен, а когда-то и сам Триффан, теперь стоял Бичен. Многих из толпящихся вокруг, чтобы с гордостью засвидетельствовать произнесенные Триффаном ритуальные слова, мы уже знаем.
Там были Фиверфью — мать Бичена, Мэйуид со Сликит, добрый храбрый Бэйли, Скинт и Смитхиллз, Маррам — сильные кроты, которых возраст утомил и сделал медлительными, но еще не одолел окончательно.
Были и другие наши знакомцы, изгнанники Данктонского Леса, — Доддер и Мэддер, а с ними ворчливая Кроссворт и веселый умный Флинт.
Здесь были также Тизл и старый Соррел Файфилдский, их тела сморщились, но души сверкали ярко, как звезды, зажегшиеся в небе, когда на холмы и лес стала наползать темнота. Рядом стояли Хей, и Боридж, и Хизер.
Все эти, и еще много других, о ком мы не упоминали в своем повествовании, но, если позволит время, тоже расскажем. Все уцелевшие изгнанники, они собрались здесь со смирением, трепеща в присутствии Камня, словно впитавшего в себя свет луны и звезд.
В лесу постепенно темнело, от огромных деревьев остались одни тени, а ощущение Середины Лета рядом с Камнем все усиливалось, и всеми любимый Триффан — вождь, который предпочел больше не вести других за собой, крот, чьи когти давно забыли свой последний бой и теперь касались земли, изношенные, изломанные, они уже никогда гневно не поднимутся вновь, — Триффан смиренно стоял перед Камнем и читал молитву.
— О Камень! — говорил он. — Многие здесь еще не стояли перед тобой так, как сегодня. Одни не имели возможности, другие — потому что они вообще не кроты Камня, но теперь, будучи членами нашей заброшенной общины, хотят участвовать в нашем ритуале в эту особую ночь и присоединяют свои лапы к нашим. Доведи мою молитву до их сердец, приведи их сердца к моему и услышь в эту ночь все наши молитвы, какой бы веры мы ни были!
Прежде всего мы молимся за тех, кого здесь нет, но будут, если им выпадет такая возможность. За кротов, которых мы знаем, которых любим, которых потеряли, но верим, что они живы…