На исходе ночи
Шрифт:
Вот тоже парадокс – в отношении са-туратов гражданское население настроено вполне терпимо. Конечно, всенародная любовь к са-туратам была всего лишь мифом, что, выполняя госзаказ, упорно пытались вживить в умы и души граждан работники средств массовой информации. Про са-туратов рассказывали анекдоты, но насмешка – это ведь еще не презрение и уж тем более не проявление враждебности. Ловцам же постоянно приходилось сталкиваться и с тем и с другим. Порой Ше-Кентаро думал, все дело в том, что в своей серой униформе все са-тураты на одно лицо. А если шлемы защитные с забралами нацепят, – иначе они на операцию и не выезжают, – так и вовсе лица не разглядеть. Ну как, скажите на милость, можно ненавидеть серую безликую однородную массу? Ловец же – вот он, стоит перед всеми с открытым лицом. Стыдиться ему нечего, потому что он честно зарабатывает свои деньги, выполняя
И все равно, хотя управление са-турата на Предрассветной улице не было похоже на другие, Ше-Кентаро предпочитал не задерживаться там дольше необходимого. Сдал варка, заполнил все необходимые бумаги – и на выход. Двор управления, обнесенный невысоким забором, ярко освещен софитами, как площадка для той-пена, фонарных огней, освещающих подъезды соседних домов, почти не видно, потому и кажется, что тьма за забором непроглядная, как выросший до гигантских размеров чернильный монстр. В детстве Ше-Кентаро пририсовывал множество щупальцеобразных конечностей кляксам, то и дело забиравшимся в его ученические тетради, а после жаловался, что это чернильные монстры мешают ему заниматься. Вот и сейчас – стоишь на ярко освещенном крыльце управления, а из-за забора на тебя пялит безумные глаза притаившийся в темноте чернильный монстр. Только и ждет, чтобы схватить. И если вдруг когда-нибудь все софиты разом погаснут…
Ше-Кентаро сбежал с крыльца, быстро, но все же стараясь, чтобы это не было похоже на позорное бегство, пересек двор, не глядя, сунул в руки дежурному разовый пропуск и выбежал за ворота. Тугой резиновый обруч, сдавивший грудь, растянулся, ослаб, сделался почти незаметным. Ше-Кентаро нырнул в подворотню и выбежал на главную улицу. Странно, но страх темноты, персонифицированный в образе чернильного монстра, охватывал Ону только при выходе из здания управления са-турата. Вероятно, все дело в том, что, когда он тащил в управление варка, думать приходилось совсем о другом. Например, о том, как глянула на тебя та симпатичная девушка с длинными светлыми волосами, гладко зачесанными назад, когда ты входил в подворотню, волоча за собой плачущего мужчину со скованными руками. Интересно, что она подумала? Тут многое имеет значение. Например, известно ли ей о секторном управлении са-турата, прячущемся во дворике позади модного магазина? А еще заходила ли она когда-нибудь в этот магазин? Кстати, сам ты на ее месте что подумал бы?…
Ше-Кентаро вышел на улицу, освещенную яркими радостными огнями. Светом заливали проезжую часть и тротуары фонари, похожие на странных гигантских насекомых, с высоты своего огромного роста удивленно наблюдающих за людьми, мельтешащими у них под ногами. Разноцветными огнями мерцала рекламная иллюминация в окнах магазинов. Люди, проходившие мимо Ону, держали в руках разноцветные бумажные фонарики или выбрасывающие снопы ярких искр шутейские огни. И каждый, с кем случайно встречался взглядом Ше-Кентаро, приветливо ему улыбался. Конечно, ведь сейчас они не видели в нем ловца варков. Он был только прохожим, по какой-то непонятной для окружающих причине выпавшим из потока гуляющих. И все же Ону потребовалось какое-то время для того, чтобы прийти в себя и тоже начать улыбаться в ответ.
Все было хорошо.
Очень хорошо.
Удивительно хорошо.
Настолько хорошо, что это казалось невозможным.
А потому вызывало настороженность.
Ше-Кентаро знал, что улыбка, которой он одаривал весело машущие ему фонариками влюбленные парочки, была искусственной. Вымученной. Улыбка была привычной маской, за которой ловец прятал свое истинное лицо, хотя и сам не знал, от кого и зачем. Или все же знал, но не желал самому себе признаться?…
Продолжая растягивать губы в резиновой улыбке, похожей на ту, что малюет на своем лице клоун, которого через пару минут на арене станут бить палкой, чтобы рассмешить заплатившую за представление публику, Ше-Кентаро затравленно глянул по сторонам. Проще всего вернуться домой,
Но прежде следовало дождаться инспектора Ше-Марно, который должен принести конверт с премиальными. Они договорились встретиться у дверей управления, но, выйдя на улицу и не увидев Ше-Кентаро, инспектор догадается, где его искать. За большие циклы их знакомства такое уже случалось не раз. Но ни разу инспектор Ше-Марно не спросил Ше-Кентаро, почему он не дождался его в условленном месте. Может быть, ему это просто неинтересно? Ше-Кентаро придерживался именно такой версии, потому что ему очень хотелось в это верить. Ону дорожил добрыми отношениями со старшим инспектором Ше-Марно и надеялся, что тот никогда не станет задавать ему вопросы, на которые он не хочет отвечать. Казалось бы, как все просто. Но на самом деле нет ничего более сложного, не поддающегося взвешенному анализу и беспристрастной оценке, чем отношения между людьми.
Ше-Кентаро прошел мимо сияющей витрины, в которой были выставлены огромные двуручные вазы и устрашающих размеров кувшины с тонкими длинными горлышками, напоминающие диковинных птиц, которых Ону видел в книге по истории. Если верить учебнику, до Первого великого затемнения такие птицы обитали на континенте Кен-Ино. В те времена в Кен-Ино жили не только удивительные птицы с длинными изогнутыми шеями – название их Ше-Кентаро, как ни старался, не мог вспомнить, – но и люди. Много людей. История гласит, что жители Кен-Ино нередко устраивали набеги на Кен-Ове, переправляясь через разделявший их океан на огромных кораблях с рядами пушек по обоим бортам, позволявшими обстреливать прибрежные крепости. Трудно сказать, что они искали в чужой земле.
Как-то раз Ше-Кентаро смотрел по телевизору передачу, в которой высказывалось предположение, что астрономы Кен-Ино каким-то образом умудрились заранее вычислить дату Первого великого затемнения, после чего верховный ва-цитик Кен-Ино бросил все свои силы на завоевание Кен-Ове – единственного места на всей планете, где у людей был шанс выжить. Но Кен-Ове, не обладавший таким же мощным боевым флотом, как у Кен-Ино, выдержал многолетнюю осаду и победил в решающей битве, ценой которой, как оказалось, была жизнь нации. Правда, поговаривали, что победа была одержана не за счет беззаветной доблести воинов Кен-Ове, а благодаря налетевшему внезапно урагану.
Не виданный по своей силе шторм, пять малых циклов кряду бушевавший на всем южном побережье Кен-Ове, потопил или выбросил на берег большую часть вражеских кораблей, доставивших главные ударные силы Кен-Ино. У противника уже не оставалось времени, чтобы собрать новый флот для штурма неприступных берегов Кен-Ове. Наступило Первое великое затемнение, и государства Кен-Ино не стало. А Кен-Ове, в несколько раз уступавшее своему великому соседу как по размерам, так и по численности населения, выжило. И продолжает жить, несмотря на то что, вопреки заявлениям оптимистов, День и Ночь так и не сделались короче. Кто так распорядился – судьба или история? Впрочем, какое это сейчас имеет значение? Ночью Кен-Ино скован льдами, Днем превращается в раскаленную пустыню. Ни одна из восьми экспедиций, побывавших в Кен-Ино, не смогла обнаружить никаких признаков жизни. Судя по документам, обнаруженным в столице Кен-Ино, все его жители погибли в Первое великое затемнение.
Но, глядя на вазы и кувшины, казавшиеся вырезанными из гигантских осколков стекла горных духов, что добывали в Та-Пардитских горах, Ше-Кентаро думал не о тех, кто умер, не дожив до наступления нового Дня, а о том, для чего стоят здесь эти сосуды. Чтобы привлечь внимание праздно гуляющей публики, или же они действительно выставлены на продажу? Всякий раз, проходя мимо этой витрины, Ше-Кентаро задавал себе один и тот же вопрос. И каждый раз не находил ответа. Можно было зайти в магазин, чтобы поинтересоваться выставленными в витрине изделиями, но Ше-Кентаро опасался, что, когда услышит цену уникальных изделий, вид у него будет невообразимо глупый. Оказаться поставленным в глупое положение, когда чувствуешь себя абсолютно беспомощным и не можешь вразумительно ответить на заданный тебе вопрос, не потому, что не знаешь ответа, а потому, что мысли разбегаются в разные стороны, точно грызлы по углам, – Ше-Кентаро боялся этого больше, чем быть запертым в одной клетке с вот-вот готовым лопнуть варком.