На изломе
Шрифт:
Он приподнялся на локте и ласково заговорил с сыном:
— Тереха, очнись! Очнись, милый! И я, и мать тебя молим о том. Чего тебе? Скажи: лукавый попутал, ударь царю челом; я на верх съезжу, Петр просить станет, Катерину к царице пошлем… Милый, а? Брось гордыню эту.
Терентий покачал головою.
— Не проси, батюшка! Я проститься пришел, а не за тем вовсе. Не могу отступиться я…
— Это бы отчего? — с усмешкой спросил князь.
Терентий вздрогнул. Бледное лицо его покрылось румянцем,
— Потому, батюшка, что в том воля Божья и зарок мой. Коли бы тебе говорили: не прями царю, отложись! Ты бы на муку, может, за царя пошел… а мне говорят: отложись от своего Христа. Нешто можно? Твой царь земной и тленный, мой — вечный. Его ли покину? И теперь ли малодушествовать буду? Гляди, батюшка, боярыня и сестра ее венец мученический приемлют, Аввакум ради Христа страдает, многие старцы и старицы, веры своей ради, в тюрьмах гниют и всякое заушение приемлют, а я смалодушествую? Не гоже! Рад бы пострадать с воплем и стоном, а не просто в ссылку идти!..
— Вот ты как! — воскликнул отец. — И против меня, и против царя! Так будь же ты…
— Милостивец мой, светик! — завопила, бросаясь к нему, жена. — Не договаривай! Не говори, сокол! Тереша, иди! Уходи! Господь с тобою! Подожди там. Я благословлю тебя!..
Терентий упал на колени. Князь опустился на лавку и тяжело переводил дух, видимо борясь с собою.
Наконец он осилил гнев свой и сказал:
— Поезжай с Богом! Жену-то берешь сейчас?
— Нет, — тихо ответил Терентий, — опосля. Как реки вскроются…
— Ну-ну! — И старик отвернулся к стене, а мать стала горячо и трепетно прощаться со своим сыном-первенцем. Он обнял ее и тихо плакал.
Терентий сказал правду. По всем городам и весям с жестокостью преследовались староверы, и число мнимых мучеников за веру возрастало с каждым днем.
В Москве взоры всего народа были обращены на Морозову и ее сестру. Странницы, знавшие их, инокини, покинувшие палаты Морозовой, теперь сновали по всей Москве и разглашали славу подвигов их во имя Христа.
— Не может быть так более, — говорил патриарх царю.
Царь соглашался с ним.
— Быть по-твоему, — отвечал он, — испытай и еще единожды, а там твори с нею по своему владычеству.
Суд! Новое испытание!
Морозова сидела в сырой, холодной каменной келье в подворье Печерского монастыря.
Скованная по рукам и ногам, прикованная к скамье цепью, надетой на шею, она сидела, устремив пламенный взор к узкому окошечку, из которого виден был край неба, усеянного звездами, и вполголоса на память перечитывала послание ей от Аввакума, которое недавно отняли у нее.
— «Не ведаю, как назвать тебя, ластовица сладкогласная! Ум мой не обымет подвига твоего и страдания»… Миленький, — с умилением шептала она, — сам-то великий страстотерпец, и такие мне льстивые слова
И словно в ответ на ее мысли, загремел засов, и в келью вошел дьяк с двумя прислужниками.
— А ну, Варвара, на расправу! Пошевеливайся! — сказал он, грубо смеясь.
— Недужна я!
— Знаем недуги твои! Эй, берите её да волоком!
Прислужники ухватили скамью с боярыней и потащили ее на двор. Была уже глухая ночь, все спали. Только несколько стрельцов стояло у широких пошевней.
— Вали ее со скамьей заедино! — приказал дьяк, и ее бросили на сено в сани.
— В Чудов!
И, скрипя полозьями, сани быстро понеслись к Чудову монастырю. Морозова молча улыбалась и смотрела на темное небо. Звезды, казалось, ласково светили и благословляли пострадать. Она шептала хвалы Богу и давала страстные обеты не поступиться страха ради ничем из своих верований.
А в Чудовом монастыре снова заседал синклит, уже во главе с самим патриархом.
Присутствовали те же митрополиты Павел и Иоаким и, кроме того, несколько думных бояр и приказных воевод.
— Ныне вразумим! — говорил патриарх и громко приказал дьяку: — Веди!
Ее ввели в рубище, окованную, с цепью на шее. Она вошла, строптиво оглядела всех и, усмехнувшись, села на пол. Патриарх вспыхнул гневом, но сдержался.
— Дивлюсь тебе, — сказал он кротко, — как ты возлюбила цепь эту и не хочешь с нею расстаться!
Она радостно улыбнулась.
— Воистину возлюбила! И не только просто люблю, но еще не довольно насладилась вожделенного зрения сих оков. Как могу не возлюбить их! Такая я грешница — и для Божьей благодати сподобилась видеть на себе, а вместе и носить Павловы узы, да еще за любовь Единородного Сына Божьего!
— Безумные речи! — пробормотал Иоаким.
Патриарх заговорил кротко и нежно.
— Ты есть овца заблудшая! Покайся, пока не поздно! Не выводи из последнего терпения царя твоего и владыку и меня, духовника твоего!
— Христос мой владыка, а духовником ты моим не был и не будешь, ибо никонианец ты и еретик!
— Опомнись, глупая! — закричал Павел.
— На дыбу бы ее, — проворчал дьяк Иванов.
— Ах, миленькие! Дайте пострадать Христа ради! — И Морозова протянула с мольбой скованные руки.