На колесах
Шрифт:
– У тебя неприятности?
– спросила она.
– Нет, все нормально. А у тебя?
– Тоже нормально. Почему ты мою мать не любишь?
– Это у нее спроси, - сказал Никифоров.
– А в общем, у нас нормальные отношения. Просто она привыкла на стройке мужиками командовать, а я не люблю, когда мной командуют.
– И еще война.
– Да, война, - согласился Никифоров.
– Круглая сирота, медсестра, прораб - тяжеловато для женщины.
– У нас с тобой тоже, "в общем, нормальные отношения"?
– спросила Лена.
– Нормальней не бывает.
– Никифоров засмеялся в ответ на ее вызов. На объяснения не было сил, ему было страшно представить, как она расплачется, просидит полночи на кухне, где будет писать ему письмо, в котором скажет, что он свободен, может распоряжаться собой как угодно, что она не навязывается ему...
– Лена, я хочу с тобой посоветоваться, - сказал Никифоров.
– У меня... Я тебя прошу не надевать эту драную кофту!
– неожиданно произнес он.
– Ты в ней старше на десять лет.
Он собирался рассказать о том, как Губочев пытался вывезти запчасти, но из-за этой старой кофтенки, которую он когда-то купил в Тольятти, рассказывать расхотелось.
– Ты меня упрекаешь?
– обиделась она.
– За что? Сколько ты зарабатываешь? Мы же все съедаем. А кофта не драная, а старая. И я привыкла носить вещи долго. Наоборот, ты радоваться должен.
– Значит, денег нам не хватает?
– задумчиво произнес Никифоров. Видно, придется воровать.
– Глупости! Ты думаешь, что я жадная, много хочу, в кои веки вышли погулять, а я о деньгах?
Он вздохнул, сел на скамейку и запрокинул голову. Сквозь листья мерцали звезды. "Где-то там, должно быть, тоже сидят на скамеечке муж с женок, мелькнуло у Никифорова.
– А если не там, то где-нибудь на соседней улице. Сидят, что-то выясняют. Всю жизнь будут выяснять и ничего не выяснят".
– Ничего, Лена, я не думаю, - сказал Никифоров.
– Что мне думать? У нас есть на книжке сто сорок рублей, возьми их, купи себе что-нибудь красивое.
– Саша, разве я об этом?
– Знаю, что не об этом.
– Он перестал смотреть вверх.
– Но все равно. Он обнял ее, она подалась к нему, прижавшись головой к его подбородку.
– Все считают, что мы миллионеры, но только жадные, - улыбаясь в темноте, сказала Лена.
– Сегодня у меня просили в долг тысячу. Смешно, правда? Я говорю: "Да откуда у нас такие деньги?" А по глазам вижу, она мне не верит, такие они у нее униженные, холодные, как будто знала, что я откажу и все равно просила. Теперь она никогда мне не простит.
– Лена уже не улыбалась, продолжала говорить с легким удивлением: - Ее сперва жалко было, я рассказывала, сколько ты получаешь чистыми, без вычетов и взносов, сколько берешь на обеды, а мою зарплату она знает, мы за соседними столами сидим, сколько у меня, столько у нее... А все равно глаза тусклые, презирает и меня и себя. Знаешь, я отдала
– Лена запнулась, - ты понимаешь?
– Что я жулик?
– усмехнулся Никифоров.
– И доказывать бесполезно, так уж она устроена.
– А на меня сегодня один смотрел с такой тоскливой злобой, - сказал он.
– Да еще санитарная врачиха закрыла столовую.
"Полетаева, - подумал Никифоров и отпустил плечо жены.
– Нехорошо..." Ему действительно стало нехорошо, точно он сделал что-то, что нужно от всех скрывать и следить за своей речью, чтоб ненароком не проговориться.
– Это большая неприятность, что закрыли столовую?
Конечно, она почуяла, как он внутренне напрягся. Никифоров молчал, чтоб не мучить жену тревогой, которую он все равно бы обнаружил, о чем бы ни заговорил. Лена сказала:
– Вася у меня спрашивает: "Я хороший?" Я говорю: "Вася хороший". "А мама хорошая?" "Мама хорошая". Тогда он говорит: "Мы хорошие".
– Да, обобщает, - отозвался наконец Никифоров.
– А почему же закрыли столовую?
– Холодильники не работают.
– Он махнул рукой, встал.
– Пошли домой.
– Ну, пошли, - согласилась Лена.
– А все-таки откуда у тебя синяк?
– Разнимал драку.
– Ой, тебе вечно достается! Ну, зачем ты полез в драку? Какой из тебя драчун?
– А в детстве я, знаешь, какой драчун был...
Утром Никифоров отвез сына в детский сад. Возле ворот двухэтажного с зеленой крышей особняка он остановился и вытащил Василия из машины. Обычно малыш сам бежал дальше, Никифоров провожал его взглядом до дверей и махал рукой. Но сегодня Василий надул губы, собираясь зареветь, и обнял отца.
– Папа, не уезжай! Я хочу с тобой!
– Василий, мне же надо на работу, - сказал Никифоров, беря сына на руки.
– Пошли.
Никифоров оставил Василия в раздевалке младшей группы, и нянечка, еще совсем не старая женщина с приятным лицом, которой, как он знал, было принято дарить подарки, взяла мальчика за руку и дружелюбно произнесла:
– Отпустим папу?
Никифоров понуро вышел, слыша плач сына.
У ворот он встретил старшего следователя городской прокуратуры Михаила Викторовича Подмогильного с дочкой, рослой, костлявой девочкой в синем платье. Поздоровались и, справившись о делах друг друга, разошлись.
Никифоров сел за руль; на обочине, в подорожниках и лютиках, еще сверкала роса. Он подождал, когда капот накрыла тень, и тронулся, догоняя ее. Не догнал и улыбнулся.
V
Еще не было восьми часов, но на площадках перед мойкой и воротами уже стояло десятка полтора машин, а возле входа в диспетчерскую ждала очередь. На третьем этаже было сумеречно, тихо, пахло холодной сыростью нежилого помещения. В приемной секретарша Вера причесывалась.
– Доброе утро, - поздоровался Никифоров.
– Журков пришел?