На кострами заросшем Плутоне

Мирный Егор

пожитки

останешься как есть, не став собой,и прошлое не вспомнится как надо,пиши: за смертью следует любовь,а за любовью – смерть. одна расплатаза всё как за одно: расплаты нет,как нет такого слова. оставайся,как водится, вне слов. финальный снегпереводи в начальный, расступайся,переходя во внутренний разбег,в нечёткую звезду в ночных глазницах,и неопределяемый размердуши твоей растянутой приснитсяему, тому, кто вышел и ушёл,сказав, что остаётся. он смеётся,не оставаясь. хохот приглушён,и в нём никто себе не признаётся.но ты всё знаешь, видел, отгадал,не веря, не смотря, светясь ошибкой,как медленной любовью, что всегдаприходит, чтоб забрать свои пожитки.

хоккей

одиноко лежащий велосипед на мосту.баночка витаминов «ревит»дребезжит

в кармане, перебивая сердечный стук.ничего, что было бы о любви.разве только билет на вчерашний хоккей.озябшее небо не отражает речная вода,маленькая девочка вдалеке –для меня она останется маленькой навсегда –маленькое облако, его огромная тень.вспоминаются записи в собственном дневнике:«вторник. хочется уже иметь детей.ненавижу хоккей».

моя любовь

любовь моя ни в кого не материализуется,так и остаётся: красивой, словеснообразной,всеми разделённой, разлуконенаказуемойи ко мне как будто бы непричастной.не называть же каждое своё увлечение любовью –одна она у меня, одинокая, тюлево-бежевая.я держу её в тепличных условиях,и она меня за кого-то держит.нет у неё ни страха, ни целомудрия,девственности нет /её, кажется, вообще не было/она пользуется моей доверчивостью,припудриваетсякосметикой каждой моей подруги,на мягкой мебелиоставляет своё мерцающее оперение.длительностьнаших отношений наводит на мысль, что любовь у меня последняя.хотя всё самое искреннее в жизни звучит неубедительно,всё равно что лирическое отступление.и что мне с ней делать? пожалуй что взять да выставитьна посмешище или за дверь,или стервою, обнажающей свою грудь.иногда мне кажется, что я умру от сердечного приступа,если раньше приступа не умру.

не обращай внимания

да, не надо, не обращай, незачем,давай забудем, какие мы с тобой вероломные,какие мы друг другу первые встречные,голодные.сердце – это просто орган для перекачивания крови, помни,ну стучит, ускоряется, захлёбывается – бог с ним.а кто-то из нас второму не ровня,неровный.ты, наверное, жажда,вот смотрю на тебя и думаю: ты жажда,моя тёплая жажда,я смотрю на тебя так, как будто бы совершаю кражу,нет, это именно что настоящее, как раз важно.а так и не скажешь.а так и не подумаешь. да мало ли.такая маленькая, тоненькая, с далёкой улыбкой, с холодными ногами.эти реки текут в тишину. знаем – плавали.ты нравишься моей маме,хотя она почти ничего о тебе не знаеткроме того, что ты дорога мне,что ты дорога мне,что тыродилась в мае,а я, наверное, в мае умрубез тебя,тебя и подобных тебе проклиная.тольконе обращай на меня внимания.

сабрина

когда я умру, ты рассмеёшься, наверное.мол, нет ничего закономерного,вот жил-жил и неожиданно умер –в этом столько зауми.она всегда тебя здорово смешила.мне не будет ни радостно, ни паршиво.я буду представлять себе твою улыбку,подходя к райской калитке.а улыбка у тебя нескромная, ножевая.вспомнишь, как я тебя всегда называю.я и там тебя буду называть так же, дажеещё бессовестнее, как сейчас не скажешь,там открывается что-то вроде второго голоса,которым можно говорить полностью,которым невозможно наговориться,и самое страшное в нём – повториться,но я буду повторяться, и ты тому виною,это непоправимое и смешное.а ты будешь улыбаться и думать, что невинна,моя дорогостоящая сабринада, ты будешь смеяться над всей этой бессмыслицей,но, сабрина, всё ещё выяснится,прояснится, и я буду недалёк от правды,так же как рай недалёк от ада,так же как мы с тобой недалеки друг от друга,всё перемесится, перебесится – станет глухо.ничего не изменится, сабрина, только перевёрнётся.и я не умру – хотя что мне ещё остаётся.

сентябрь уже

я встал. за мною встало утро,и – ноготками по спине.у нины я запомнил кудрии слово «нет».еще мне отроду не тридцать.беру я время на измор.на аллу можно было злиться,но я не мог.у эммы я запомнил гетры,ужимки, шарканье ногой.уже

сентябрь, ты знал об этом?такой вот год,такая осень – спозаранкуко мне чугунною спиной.зима была, я помню аньку,у аньки – ночь,а после – музыка включалась,и до сих пор снега летят.не начинается с начала.уже сентябрь.

кораблём

видится: кораблём иду сквозь булыжное море страшное,ну, каким кораблём – невзрачным таким корабликом.воздухом наполняются паруса, в закатное окрашенным,по вкусу напоминающим паприку.матросы на борту моём голодом вымотаны,жаждой изувечены, миражами изъедены.мнятся им девушки, родниковою водою вымытые,на всё согласные, торопливо раздетые. а девушкам этим о мускулистых юношах мечтается, населяющих местности дикие, тестостерономпропахшие. девушки хотят заниматься любовью, но занимаются танцами, чувственные, бедовые, ненастоящие.каменные шторма налетают на судёнышко квелое,впрессовывают его в пучину бетонную, смертью огрызаются.матросам является девушка, бутоновая, апрелевая,улыбаясь, дотрагивается до них раскалёнными пальцами.и хватают матросы её за тело иллюзорное,и покрываются руки их ранами ужасающими,плачут они слезами, огромными, бизоновыми,девушка гладит их по волосам, цветущая, всепонимающая,а вокруг всё гудит, чертыхается, дух захватывает, море выворачивает.матросы обнимают девушку, ощущают биение жизни, бессмертию в дар уготованы.на самом деле ничего этого нет – есть лишь запах забвения вкрадчивый,полный штиль и кораблик пустой, плывущий в подземную сторону.

кипяток

варимся в одном кипятке с одинаковыми приправами,только моё право в другой стороне от чьего-либо права,только моё недовольство это как недовольство новорождённого,и у меня вместо смерти всякий раз пробуждение.живёшь и видишь сам себя от третьего лица, соглядатайствуешь,фотографируешь что ни попадя, оформляешь на себя дарственную,вписываешь в неё одно знакомое имя, другое, пятоехочется отдать её кому-нибудь, но все спят уже.а будить никого не хочется, да и вообще беспокоитьне хочется никого в этом мире, выполотом под корень,дышишь тем, чем дышать перестали или ещё не начали,и стучаться ни к кому не хочется, и ни к кому не назначено.один скажет «пустое», а другому я о пустом поведаю,третий выйдет за дверь, покинет подъезд,больше не вернётся, наверное,одного сачка бабочки – жизнь и смерть, имя всему – прелюдия,я и ты, два местоимения, посмотри, но совсем как люди мы.

диалоги

внутренние диалоги со знакомыми и случайными людьми,со знакомыми – чаще, со случайными – неожиданее,продолжаются. ты хочешь,чтобы я называл тебя мисс:мисс, выруби телевизор, мисс, займёмся этим на пристани.твои намерения прозрачны, как тонкая футболка,которую ты снимаешь с себя, делая это предельно невинно.встань-ка вот так: подбородок приподнят, губки надуты, руки в боки –я рассматриваю тебя на свет и тебя не вижу,и ухожу в соседнюю комнату, полную неоправдавшихся ожиданий,выгоняю взашей их, даю им подзатыльники, пытаюсь дверь запереть,но она остаётся открытой, словно граница таджикистана.денег, как обычно, не набирается даже на смерть.значит – живу, и в сердце моём терракотовомживёт затерявшаяся там невесть когда стрекоза,а в той стрекозе живёт голос твой, слышимый будто из сотового,ты опять забываешь о том, что ты хотела сказать,тебя слышно всё хуже и хуже, точно засыпаны гравиемты, и пространство, и время, и то, что обращает их в абсолютный нуль,минуя обратный отсчёт. есть одно особое правило:не закрывай глаза, пока окончательно не уснул.

проект

когда отменили жизньну вышел указ и в общемуже не живём не ропщемне топаем не брюзжимпод временем не лежимведь нам отменили жизньи стало всё ярче прощетела без души полощетбезжизненный наш режими мы налегке бежима души как витражиотдельно в фигурных рамкахна них ни единой ранкикрасивые же скажив них раньше водились вшии мы отменили жизньа в следующем проектеотмена любви и смертино как до него дожитькогда отменили жизнь