На краю земли советской

Поночевный Федор Мефодиевич

За зиму мы много поработали, помогая морской пехоте на Муста-Тунтури, которая активизируется на линии государственной границы. Мы, конечно, не знали, где и когда будут наступать морские пехотинцы, но разговоры об этом давно идут в землянках. Особенно усилились они после победы советских войск в битве на Волге. Гром этой битвы, докатившийся в Заполярье, очень взбудоражил нас. Мы жаждали активности, наступления. Там, на Волге, погиб, добывая великую победу, наш Миша Трегубов.

ЮНЕВИЧ ВЫЗЫВАЕТ ОГОНЬ НА СЕБЯ

В землянках только и говорят о храбрости разведчиков из отрядов Виктора Леонова,

Александра Юневича, Плотникова. Разведчики добираются на катерах на тот берег и действуют за хребтом Муста-Тунтури. Мы ощущаем результаты их действий, получая точные координаты целей на суше — батарей гитлеровцев, их складов и боевых сооружений.

После памятного октябрьского боя, когда, стремясь уничтожить нашу батарею, противник в течение двух часов бросил на нее 872 снаряда, мы жили под жестоким огнем тяжелых вражеских орудий. Разведчики Юневича уже не раз ходили на ту сторону уточнять координаты гитлеровских батарей, необходимые нам для ответного удара, для самозащиты. Одновременно они добывали уточненные данные многих объектов немецкой обороны. И полковник Алексеев, готовя массированный артиллерийский налет на противника, собрал всех нас на своем передовом наблюдательном пункте. Прибыли командиры и полевых батарей, и морской береговой артиллерии. Цели за хребтом мы не видим даже в светлое время. Чтобы поразить их, надо сначала пристреляться по вспомогательной точке или, как принято говорить, пристрелять репер. Это дело полковник поручил нашей 140-й. В стереотрубу он показал мне черный камень на хребте, похожий на яичко. Рядом с ним, правее, был камень поменьше.

Левый камень — репер.

Полковник вручил мне координаты репера. Через несколько минут батарея начала пристрелку. Я командовал с НП Алексеева.

Точность огня морских орудий вызвала одобрение армейских товарищей.

— Чему удивляться? У них не батарея, а завод, — сказал Алексеев.

Да, у нас настоящий завод. Родина вооружила нас отличной техникой. Алексеев назвал нашу батарею за­водом еще тогда, когда я водил его к высотке, где в скалу врыт шестиметровый дальномер. Проход к нему в то время еще не был построен. Приходилось ползти по не­глубокой и узкой траншейке, скрытой от противника мас­кировочной сеткой. Тучному полковнику трудно было влезть в эту нору. Он решил, что мы нарочно все так подстроили, чтобы не совалось начальство. Алексеев с трудом прополз 20 метров, отделявших его от дальномера. Увидев наше детище, он сразу забыл и о своих подозрениях, и о своем гневе — так великолепна была наша новая техника...

Через четыре часа после удачной пристрелки все наши батареи открыли огонь по разведанным целям. За Муста-Тунтури разлилось море пламени, отраженное в полярной ночи заревом, похожим на сполохи северного сияния.

На другой день туда пошла матросская разведка. Одного за другим разведчики Юневича и Плотникова привели трех «языков». Все они говорили о страшном артиллерийском налете и его результатах. Разведчики сами уточнили эффективность нашего огня. На месте ранее установленных ими объектов все было черно, даже снега, он лежал толстым, мощным слоем, — растаял до земли.

Потом нам приказали стрелять осветительными снарядами по высоте «Яйцо». Полковник Алексеев не ответил на вопрос о цели столь необычной стрельбы. Наверное, будут наступать? Мы знали, как действуют наши сегментные беспарашютные снаряды, рассыпающие при разрыве множество горящих звездочек. Чем ниже разрыв, тем больше света и страха для противника. Не успев сгореть в воздухе, звездочки выжигают все на земле. Осенью, еще до снега, мы пристреливали эти снаряды над своим побережьем. Звездочки, не успев сгореть, упали на боевые порядки стрелковой роты и зажгли торф. Командир роты, едва справившись с пожаром, позвонил мне:

—

Красиво стреляешь, Поночевный, только прошу больше меня не поджигать. Как-нибудь обойдусь без этого зрелища!

Теперь, когда по приказу Алексеева мы открыли огонь сегментными снарядами, звездочки рассыпались на высоте 200 метров над «Яйцом». В окопах противника началась паника. По освещенной местности в атаку пошла морская пехота. И конечно, разведчики впереди. В том бою был ранен их командир Юневич. Весь передний край знал, что его отправили в Полярный, в госпиталь.

Но вот в конце марта сорок третьего года я услышал, что Юневич снова в строю. Мне приказали срочно явиться на передовой наблюдательный пункт полковника Алексея Максимовича Крылова, командира 63-й бригады морской пехоты, которому мы оперативно подчинены. Мрак, пурга, штормовой ветер с моря, но я хорошо помнил путь и к штабу и к НП Крылова, помнил по весьма неприятному, горькому случаю.

Тогда шел дождь и тоже был штормовой ветер. В ту ночь у нас находился комендант сектора береговой обороны подполковник Долбунов. Именно в тот момент, когда он грубо разносил меня за беспорядок на позиции разбитого второго орудия, где еще не просохла кровь погибших, мы ждали приезда командующего флотом адмирала Головко. Из штаба Сергея Ивановича Кабанова сообщили, будто адмирал выехал к нам. Я обрадовался предлогу поскорее убраться с батареи. Нацепив брезентовый дождевик, вскочил на коня и погнал его галопом. Конь был чужой. Проскакав несколько минут, конь споткнулся и выкинул меня из седла в грязь. А кругом — тьма, льет дождь. Никаких ориентиров. Не поймешь, где север, где юг. В ближайшем озерке я смыл грязь с одежды и отправился дальше. Конь завез меня в бригаду пол­ковника Крылова. Меня там обогрели, чаркой угостили, но начальник политотдела подполковник Михалевич запретил выезжать из бригады ночью. Я уже знал, что командующий флотом не прибудет. Но на батарее моего возвращения ожидают строгий командир дивизиона и подполковник Долбунов. Здесь гостеприимный, но не менее строгий начальник политотдела. Ему я подчинен оперативно, а те — прямые начальники, с ними жить и служить. Подумал-подумал и отправился домой. Вместо Маттивуоно попал в Пуманки, где дислоцировался банно-прачечный отряд. Немедленно позвонил начальнику штаба дивизиона своему однокашнику Ува­рову.

— Знаем, как заблудился, — рассмеялся он. — Не в пропасть попал и не к фрицам в гости, а к девушкам в «мыльный пузырь»...

Уваров-то шутил, а Космачев всерьез заподозрил меня. Только этого не хватало при сложившихся у нас отношениях! Пришлось снова отправляться в дорогу. К утру добрался до «старушки» и, на свою беду, застал там того же подполковника Долбунова. Для Бориса Соболевского я сыграл тогда роль громоотвода...

С тех пор навсегда запомнил мельчайшие ориентиры на дорогах, связывавших нашу батарею с бригадой морской пехоты. Поэтому я вовремя прискакал по вызову Крылова на его НП, несмотря на мглу и буран.

— Знакомьтесь, это командир стосороковой батареи, он вам понадобится, — сказал полковник, подведя меня к высокому стройному капитану, одетому по-солдатски в фуфайку и ватные брюки. — Договоритесь между собой о вызове огня и порядке прикрытия.

Капитан сказал: «Есть», — быстро посмотрел на меня пронзительным взглядом, взял за руку и отвел в дальний угол землянки к столу из снарядного ящика. Все остальные на командном пункте деликатно держались в стороне. Чувствовалось, что этот капитан не только всеми уважаем и ценим. Чувствовалось, что сегодня он в центре внимания, что собраны все ради него.

Это был Александр Яковлевич Юневич, командир разведывательной роты бригады морской пехоты. С ним я уже не раз взаимодействовал в бою, пользовался его данными. Батарейцы прожужжали мне уши рассказами о подвигах Юневича, но до сих пор мы не были знакомы. Дерзкими рейдами по вражеским тылам он менее чем за год заслужил помимо орденов повышение в воинском звании от младшего лейтенанта до капитана.