На крыльях

Аматуни Петроний Гай

Левый крайний мотор сделал несколько пульсирующих оборотов и замолк на этот раз навсегда. Люди были спасены. Но опоздай Гроховский включить левый мотор, и эпизод закончился бы трагически…

* * *

Лето 1943 года. Сиротливая безлунная ночь раскинулась над тесным Азовским морем. Холодный свет далёкой звезды изредка блеснёт то здесь, то там, но тут же, смятый лёгкой набежавшей волной, тонет в чёрной воде. На земле же абсолютный мрак — война плотно прикрыла ставни и задёрнула шторы окон, погасила

уличные фонари.

В черном небе на полуторакилометровой высоте невидимо летит самолёт — с земли только чуть слышны его два мотора. В природе всё спокойно, небо ясно, и ветерок пошаливает лишь внизу у самых берегов, в звонких зарослях высохшего камыша.

На борту самолёта груз: боеприпасы, медикаменты. Конечный пункт маршрута — Симферополь. Подходы к городу с суши утыканы вражескими зенитками. Если же лететь через море (то, что это сухопутный самолёт, в данном случае не имеет значения), часть полёта будет проходить в более спокойной обстановке.

Только поэтому командир корабля А. 3. Быба, один из лучших лётчиков подразделения гражданского воздушного флота, избрал путь через море.

Нет ничего отраднее, когда в полёте всё ладится: моторы в унисон поют свою могучую песню, стрелки приборов на своих местах, а штормы и грозы бушуют где-то далеко, далеко…

Тогда у лётчиков поднимается настроение, тёплое чувство к своей машине наполняет сердце, и каждый сознаёт себя находящимся вне опасности, даже если он выполняет очень рискованное боевое задание.

Но вот в голоса моторов вклинивается «посторонний» звук, дрогнули стрелки оборотов и наддува, что-то нарушило привычное равновесие полёта, и машина вдруг кажется чужой, одичавшей, готовой выйти из повиновения, и у тебя появляется недоверие к ней.

Это — опасное чувство, и нужна немалая сила воли, чтобы подавить его, пересилить себя и помнить о том, что самолёт — машина, которая подчиняется знающему человеку.

И горе в такую минуту тому, кто когда-то, два-три или пять лет назад, сидя за курсантской партой в классе авиаучилища, сочинял комические «лётные» куплеты или строчил письмо к любимой девушке, вместо того чтобы учиться. В опасную минуту, даже если у такого лётчика сильная воля, в его голове откроется зияющая пустота вместо тех знаний, которые дозарезу нужны именно сейчас… Не певать ему больше весёлых куплетов, не увидеть любимой девушки!

Лучше, чем самого себя, знал свой самолёт и моторы бортмеханик Гроховский. Ещё не глянув на приборы, он по звуку левого мотора понял, что дело неладное. Несколько секунд спустя это поняли и пилоты. А внизу по-прежнему плескалось Азовское море, далёкое от самолёта, но готовое при первой возможности поглотить его, если полёт будет нарушен.

— Свернём к берегу, — предложил второй пилот.

— Да, пожалуй, — согласился внешне всегда спокойный Быба.

— Нет, нет, командир! — настойчиво воскликнул Гроховский, — мотор не станет, уверяю вас…

Десятки раз летал Быба с бортмехаником Гроховским на линию фронта и в тыл врага, уважал его опыт и знания, верил им. А нет для командира ничего ценнее в воздухе, как вера в членов своего экипажа

и бодрящее, дружеское слово.

Самолёт мчался по заданному маршруту.

Но это был полёт на нервах. Левый мотор то сдавал, то забирал вновь… Гроховский внимательно оглядел приборы и заметил, что обороты левого винта неустойчивые. Прильнул к окну, осветил на несколько секунд мотор переносным фонариком. Опытным глазом уловил быстрые поперечные колебания всего мотора и без труда определил причину: свечи в цилиндрах забросало маслом. Действуя высотным корректором и наддувом, «прожёг» свечи. Ровный пул моторов стал звучать приятной музыкой, стрелка оборотов левого винта вернулась на свое место.

— Работает! — весело сказал Быба.

— Работает, командир…

— Как часы, — добавил довольный второй пилот.

— Тоже мне, сравнил… — засмеялся Гроховский, — не всякие часы так работают, как этот мотор!

Но не прошло и пяти минут, как левый мотор снова затряс и даже с большей силой, чем прежде.

— М-да, «часы»…

— Ничего, ничего, командир, я сейчас… — и Гроховский опять прожёг свечи и восстановил нормальную работу левого мотора.

Пролетели каких-нибудь «пару шагов» (то есть километров двадцать) и… лица пилотов опять стали серьёзными, потом хмурыми: «часы» явно барахлили.

— Сейчас, сейчас, командир, — приговаривал Гроховский. — Идём дальше! Вот мотор снова забрал… А ну, давай, давай ещё оборотики… Вот так… Он не имеет права замолчать, командир!

И задание было выполнено…

Так самообладание и опыт бортмеханика, его вовремя найденные слова и уверенность влились в уверенность всего экипажа, умножили её и помогли довести дело до победного конца. А доброе слово всегда имеет в себе большую силу не только на земле, но и в воздухе.

* * *

Почти всю войну Иван Александрович летал на воздушных кораблях Аэрофлота в качестве бортмеханика, не оставляя надежды стать пилотом.

Лишь в конце 1944 года начальник главного управления ГВФ издал приказ: «… бортмеханики, имеющие налёт свыше 3000 часов и желающие стать вторыми пилотами, могут быть переобучены, при условии…»

Всем, далее указанным условиям вполне отвечал и бортмеханик первого класса Иван Александрович Гроховский. Налёт его давно перевалил за три тысячи лётных часов, за боевые заслуги он был награждён двумя орденами и несколькими медалями. Командование не могло не уступить его настойчивым просьбам.

Расставшись с боевыми друзьями, Гроховский покинул Польшу, где в то время базировалось его подразделение, и уехал на курсы высшей лётной подготовки.

От Москвы до Аляски

Ночь. Плотная. Мрачная. Сквозь высокую облачность до земли, погружённой в жесткий мрак, не доходит ни один светлый лучик.

На небольшой высоте летит двухмоторный самолёт. Ещё летом это был серебристый красавец, перевозивший весёлых пассажиров из Москвы на берега Черного и Каспийского морей, из Ростова-на-Дону в Киев, в Минеральные Воды.