На крючке
Шрифт:
Я ничего не понимал. Директриса пояснила:
— Кружка из потомственного наследия Льва Давидовича. — Почувствовав мое сомнение, продолжила, указав на дно пивной кружки: — Отец Льва Давидовича занимался пивоварением. Вот его личное клеймо на донышке. Не исключено, что из этой кружки пил пиво сам Лев Давидович.
Как говорят картежники при игре в подкидного дурака, крыть мне было нечем. Можно только представить себе, что я тоже мог, был не против глотнуть холодного пива, да еще прошлого века, из этой кружки, а потом хвалиться: пил на брудершафт с самим Львом Давидовичем Троцким.
Кружка кружкой. А чего стоит полное отсутствие чувства времени у создателей двух основополагающих в городе зданий — горкома КПСС и музея одному из самых
Ощущая досаду и неловкость, я покинул музей. Вышел на крыльцо и огляделся вокруг. Стояло еще утро. Воздух, просвеченный солнцем, был легким, чистым и розовым. Ни укора, ни грусти. Ни намека на тех, кто прошел или приостановился и постоял там, где стою сейчас я. Недвижность предосеннего или уже, наверно, осеннего процеженно василькового неба сжимала горло. Нигде ни знака, ни следа от идеологического, бунтарского и буднично-житейского хлама, нагроможденного здесь столетиями гомосапиенсами, пиплами. Они проскользнули бесплотными тенями при свете дня и во мраке ночи, неопознанные, как наши бичи или бомжи, большие поклонники пива, на лодке Харона по кровавым Стиксам отечественной истории, как и все из последних мессий нашего беременного кровью времени.
Изгнанный тяжелым раздумьем из Бобринца, Эдема, воздушно и светло зависшего между вечностью и мигом земной суеты, засеянной тенями и амбициями словоблудов — до кровавых мальчиков в голове и глазах, впереди и позади, паломником и изгоем двинулся дальше, в свою уже слегка притупленную в памяти Мекку. Из неньки Украины — опять в матушку Россию. На Волгоград.
Добраться до него было непросто. Я уже говорил о художественной прелести российских дорог, их предназначении, содержании и смысле. На Украине это никак не увязывалось в один узел. Но дороги были, хотя и не стратегические, а второго сорта и назначения. Хотя и в атласе, и на местности они не обозначались никак. Вроде их и не было. Изредка только мелькала облупленная и перекошенная доска с названием населенного пункта без признака национальности: то ли Россия, то ли Украина, а может, и Марс.
Мемуаристы, историки и исследователи событий Великой Отечественной войны писали, что перед вторжением немцев на территорию СССР у нас были изданы специальные карты с ложными направлениями, неправильными названиями селений и рек, не соответствующими действительности расстояниями — обычная в духе большевиков фальшивка. Но уже для чужих, фашистов, чтобы сбить их с толку. Не знаю, как с чужими, с врагами, а со своими был верняк. Может, эти фальшивки и поспособствовали такому огромному количеству наших окруженцев, а потом и военнопленных. А у немцев были свои, и очень точные карты нашей местности, за которыми гонялись советские командиры и военачальники.
У меня с каждым километром крепнет ощущение, что в отношении дорог мы все еще ориентируемся на внешнего врага, и довольно успешно. Потому я въехал в город-герой Волгоград с хорошо скрученной и сдвинутой набок головой. Как уже говорил, город этот всегда нравился и нравится мне. Всегда солнечный, и солнцу просторно в нем. А если и дождь — тоже светлый, радужно веселый и не затяжной. Был он приятен мне даже своим профессионально советским сервисным хамством. Не забуду, как мы с женой на главном проспекте имени одного из наших вождей, может, как раз у того универмага, из подвала которого вышел сдаваться в плен немецкий фельдмаршал Паулюс, увидели кафе с игриво-зазывным приглашением: «Вы устали? Пожалуйте к нам на чашечку кофе».
Мы устали и пожаловали. Уверен, фашистского фельдмаршала советские воины встречали зимой сорок третьего года достойнее и приветливее, чем нас средь лета семидесятых годов. Чашечки горячего кофе за полтора часа ожидания нам так и не принесли. Зато по полной советской сервисной программе облаяли. Нами просто брезговали, как брезгуют и сегодня новые хозяева жизни: со свиным рылом, да в калашный ряд. Замечают
В некотором роде что-то похожее происходило и сейчас в центре славного города-героя. Он отказывался меня признавать и узнавать, даже видеть. Я заблудился в нем, хотя сделать это было трудно. Почти на сто километров он был протянут одной главной улицей вдоль берега великой русской реки, как распростертая богатырская рука. Может, того же Владимира Ильича Ленина: правильной дорогой идете, товарищи. Я же умудрился — наверно, вопреки воле вождя — пойти дорогой неправильной. Или вмешался другой вождь со своей усыхающей ручкой и здесь накуролесил.
А скорее всего, это было какое-то затмение, наказание за всю мою дорожную неправильность и неправедность мыслей и поведения. Месть и наказание, может, несколько опережающее провинность мою сегодня, но и наперед.
Потому что я чувствовал, как что-то запретное, бунтующее рождается и зреет во мне в продолжение всей дороги. И не только во мне, но и вокруг меня. Неопределенный еще, но уже слышимый вызов недовольства и несогласия с уходящим днем колыхался марью и позванивал, роптал валдайскими колокольчиками по простору Среднерусской равнины, — и здесь, в загустелом к вечеру осенне-сытом воздухе Волгограда. Брал начало, зарождался и наплывал от опущенных в маятниковом колебании голов оставленных на пожнях коров, гладких на исходе солнечного лета, раскоряченных избытком в вымени молока, нудящихся от одиночества и несвободы, дорожного роения автомобилей.
Одурманенный однообразием таких разных, но до издевательства похожих друг на друга городов, их жвачным равнодушием к себе и своему имени, словно все они — искусственное порождение одной суррогатной матери, я уже не особо и представлял, куда и зачем еду. И потому немало удивился, почувствовав себя в машине и за рулем, словно зародыш в лоне матери. И не обязательно человеческий зародыш. Мне казалось, в таком состоянии все и все кругом. Разум, сознание только едва-едва начинают брезжить. И еще неведомо, чьи это разум и сознание, кому на радость или беду достанутся. Мне они сейчас явно ни к чему. Вот в такой безликости, полной неопределенности оказался я в городе-герое на Волге на бесконечном буксире его главной улицы — проспекте двух великих вождей человечества. В центре его главной площади, напоминающей нашу площадь Победы, только без восставшего детородного органа, а так — копия ее. И здесь я, можно сказать, пошел в отключку, не смог разобраться с указателями движения.
Слава Богу, транспорта почти не было. Солнце заходяще вбиралось под крыши каменных многоэтажек. И тут на меня нахлынуло все сразу. Я вышел из эмбрионального состояния и начал соображать: а где это я и я ли, куда мне надо ехать, как и почему я оказался здесь, расперся, как хрен, посреди площади. Но это были еще не мысли, а мыслишки. Главное — где я буду сегодня ночь ночевать. Ночь перед решающим марш-броском на столицу татарского ханства — Астрахань.
Последнее было продумано раньше. Только я забыл, а сейчас вот вспомнил, потому что не поставил точки, не определился окончательно. Слишком большой был выбор. В то время у автомобилистов были еще безопасные дорожные и придорожные ночи. Как говорят, летом каждый кустик ночевать пустит. И не только кустик, по всей стране, едва ли не в каждом городе, могли меня приютить, накормить, напоить, спать положить и даже рассмешить. Спасибо, большое спасибо беспризорному детству, детприемникам, детдомам и так называемым трудовым резервам с их сетью ФЗО, ремеслух, индустриальных техникумов и институтов на полном государственном обеспечении учебы и проживания, распределением во все точки Советского Союза. Спасибо моей бродяжьей юности и зрелости. Почти всюду на одной шестой части красной суши были друзья, товарищи, близкие и родные по духу, считай, и по крови люди.