На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни
Шрифт:
И надо было любить и знать его, чтобы узнать сразу, но как рванулось к нему сердце, как он мне был дорог — еще дороже прежнего.
Сергей, мой любимый, зачем ты позволил жизни разлучить нас?!
Я вскочила со скамейки и окликнула, как когда-то:
— Сережа!
Он вздрогнул и остановился, но не оглянулся. Он узнал мой голос, но не верил, решил, что ему это слышится.
— Сергей Николаевич, — как можно спокойнее произнесла я, подходя к нему.
Он стремительно обернулся. Он смотрел на меня. В мое
— Валя — моя Валя… Но этого не может быть… ты… — Он дотронулся до казенного бушлата.
— Я заключенная, Сережа, с 1937 года. Срок десять.
— Тебя! Тебя! О Боже! С ума можно сойти. Валя! Он был потрясен, но наконец справился с собой, обнял меня, и мы поцеловались…
Плевать он хотел на то, что люди смотрят.
— Что угодно я мог ждать, но чтоб такое… арестовали тебя… Это уже чересчур. Но что мы здесь стоим? Пойдем ко мне в мастерскую. Я работаю в театре художником.
Сережа провел меня в свою мастерскую (в театре был выходной день и никого не было), закрыл дверь на крючок, помог мне снять бушлат, будто это было дорогое манто, и я очутилась в его объятиях.
— Я думал… что тебя никогда не… увижу, — шептал он между поцелуями. — И вот встретил… Родная, любимая.
— Ты меня еще любишь?
— Я никогда не переставал тебя любить, я всегда тебя помнил. Но лучше я никогда бы тебя не увидел, чем видеть в этом бушлате… Иди посмотри, это моя работа… как говорится, для души.
Он прошел к закрытому мольберту в углу и откинул полотно. Там был мой портрет. И похоже и не похоже. Красивее, чем я была на самом деле. Называлась картина «Русская студентка».
— Теперь ты больше похожа на этот портрет, — сказал Сергей, вглядываясь в меня. — У тебя стало еще более одухотворенное лицо… С режиссером мы друзья, — продолжал он, — он умный, сердечный человек, я поговорю с ним, может, он сумеет что-либо сделать для тебя. У нас половина артистов заключенные. Работают в театре, имеют отдельные комнаты, а вместо лагеря ходят раз в месяц отмечаться в НКВД. Вместе мы непременно придумаем что-нибудь для тебя.
Я вздохнула.
— Сережа, дорогой, ничего не надо придумывать. У меня отменен приговор. С первым пароходом, в конце мая, я уезжаю на переследствие в Саратов.
— О-о!.. Хотя я рад, что переследствие. Поздравляю… Ты когда узнала, что я в Магадане?
— Месяца полтора назад, но все не решалась прийти к тебе…
— Но почему? Сколько времени потеряно!
— Я знала, что ты снова женился на Шуре и не хотела омрачать ее, да и твою, жизнь.
— Эх ты! К твоему сведению, мы не женаты. Раз возник о ней разговор, давай я тебе все объясню, чтоб потом о ней не упоминать больше.
Шура… Ею владела ложная идея: стать достойной меня.
Окончив рабфак, она поступила в медицинский институт. Училась там отлично, была оставлена в ординатуре. Блестяще защитила диссертацию, стала кандидатом наук, давно переросла меня, но все мечтала стать достойной Сергея. Писала мне аккуратно, связующей нитью у нас была Олечка…
На фактории я выдержал шесть лет. Затем перебрался в город на Чукотке — Анадырь.
— Сережа, прости, что перебиваю, но только скажи мне: Филипп Мальшет жив?
— Жив и здоров. Это он и перетащил меня именно в Магадан. Еще работает. Был в числе первых геологов, высадившихся на этот берег. Ты его увидишь. Представляю, как он будет рад этой встрече. Но как огорчится, узнав…
— Что я здесь… Пора привыкнуть, ведь Магадан строят заключенные, Сережа.
— Да, я знаю.
— Так вот, случилась беда. Оленька в каникулы поехала с семьей подруги на Байкал. Оля утонула. Тела не нашли. Байкал не вернул даже тела.
Шура чуть с ума не сошла и… до сих пор не может себе простить, что первой мыслью при известии о гибели дочери была такая: порвалась единственная ниточка, связывающая нас.
Это потом уже осталось одно горе и чуть не убило ее.
— Ладно, Сережа, я всё понимаю. Как ты мог при такой беде не вернуться к ней?
— Я переехал в Магадан, она взяла сюда назначение — требовались квалифицированные врачи. Она терапевт и кардиолог… И последнее, мы не регистрировались, но она при разводе оставила мою фамилию. Так что для всех мы — супруги Неклонские… А сейчас идем ко мне.
— Хочешь познакомить с супругой?
— Я забыл тебе сказать, она в Москве. На курсах повышения квалификации кардиологов. Проходит стажировку в какой-то клинике.
Мне не очень хотелось идти к ним на квартиру, видеть следы присутствия Шуры. Но, как это ни странно, именно этого я там не увидела. Ни малейшего следа ее индивидуальности, словно Сергей жил один. Чисто, аккуратно, но на всем отпечаток личности Сергея Неклонского. Словно она там и не жила, даже книги по медицине не бросались в глаза, они были сложены на самых нижних полках стеллажей.
— Она тебя боится?
— Боится, что я уеду.
— О господи, живет, как на вулкане! Да успокой ты ее раз и навсегда.
— Я не знал, что тебя встречу, и сказал ей, что теперь вряд ли куда уеду, но я не могу лгать, что я люблю ее, да в этом женщину и не обманешь. Я ее никогда не любил и никогда не полюблю… Ты, наверное, проголодалась? — вдруг спросил он. — Подожди минут десять, я принесу обед из ресторана, это у нас близко — на углу….
Он быстро сходил за обедом, и мы поели, потом сварили себе кофе и выпили по стакану кофе со сливками. Потом уселись рядом на диван, держась за руки.