На Лене-реке
Шрифт:
Андрей поблагодарил и поспешил к трамвайной остановке.
«А если ее нет? Если моя телеграмма опоздала?»
Он даже остановился. Так поразила его эта мысль. Сразу ненужной и никчемной показалась ему собственная торопливость.
«Если уехала, то на трамвае не догонишь», — и он даже заставил себя улыбнуться, но улыбка вышла невеселой.
Андрей свернул за угол, миновал нелепо причудливое здание клуба имени Русакова и начал спускаться под гору, вниз по Стромынке.
Навстречу ему двигался поток людей, спешивших
«Только я — один», — подумал Андрей, и тоскливое чувство одиночества снова больно кольнуло в сердце.
«Если первой из-за угла выйдет девушка, то все будет хорошо, если парень, то я ее не застану», — загадал он и, хотя тут же посмеялся над своей детской выходкой, все же умерил шаги, внимательно наблюдая за перекрестком.
Первой вышла девушка, очень красивая. Но чувство тревоги не проходило, и Андрей шагал все быстрее, дошел до трамвайной остановки и, свернув налево, очутился в Семидворном переулке.
Из многих сотен переулков Москвы этот был особенный. Здесь жила она. Эти дома видели ее каждый день, этот асфальт знал ее легкие и быстрые шаги… Может быть, и сейчас она спешит куда-нибудь и вот сейчас покажется из-за голубого киоска на перекрестке. И Андрей пристально всматривался в каждую показывающуюся вдали женскую фигуру. Незаметно он дошел до конца переулка. Здесь стояло несколько многоэтажных корпусов, обсаженных раскидистыми липами. Солнце опускалось за верхушки деревьев Сокольнического парка и играло в окнах верхних этажей.
Андрей разыскал нужный подъезд и пошел вверх по лестнице, сверяясь на каждой площадке с табличками, прикрепленными на дверях квартир. Вот и 37.
На звонок вышла темноволосая девушка, чем-то напомнившая Андрею Саргылану.
— Могу я видеть Ольгу Григорьевну? — с волнением спросил Андрей.
— Ее нет, — ответила девушка, — она уехала.
— Уехала?
— Да, — спокойно подтвердила девушка; ей было непонятно его волнение.
— Уехала на Север?
— Нет, почему на Север, — девушка подавила улыбку, — она уехала за город, к подруге.
«А телеграмма? Разве она не получила телеграмму?» — чуть было не вырвалось у Андрея, но он спохватился, ведь девушка могла и не знать этого, а если бы и знала, к чему пояснять, что это он подавал телеграмму, на которую не обратили внимания.
Стараясь говорить спокойно, он спросил:
— Вы не знаете, куда она уехала? Мне очень нужно увидеть ее сегодня.
— Она уехала в Ильинское, — ответила девушка. — Знаете, по Казанской дороге. Первая остановка после Быково. К Шуре Емельяновой. Обождите минуточку, я вам скажу ее адрес.
Она ушла в комнату и тут же вернулась.
—
Андрей попрощался и вышел. На остановке «Матросский мост» он сел в трамвай, доехал до Казанского вокзала и снова поехал на электричке, теперь уже в сторону Быково.
Ведь был около нее. «Первая остановка после Быково», — вспомнил он слова девушки. Андрей не знал, радоваться ему или огорчаться. Радоваться тому, что она здесь, в Москве, и он ее увидит, или огорчаться, что, зная о его приезде, она все же уехала куда-то.
Он был так погружен в свои мысли, что едва не проехал нужную ему станцию.
Когда Андрей вышел из вагона, уже начинало смеркаться. Высокие корабельные сосны плотно росли вдоль железнодорожного полотна, и улицы, уходившие в обе стороны от него, напоминали скорее просеки в густом бору. Вровень с темными вершинами деревьев висела большая красная луна. Легкий ветер колыхал сосны, и оттого казалось, что круг луны, приплясывая, покачивается на ветвях.
На платформе было людно. Опасаясь разминуться с Ольгой, Андрей прошел из конца в конец платформы и попутно узнал, как пройти на Советскую улицу.
Усадьба под номером 35, как и большинство усадеб поселка, представляла расчищенный кусок соснового бора. На полянке стоял дом с мезонином, крутоверхой крышей и шпилем над ней. Перед домом гряды с высокими георгинами. В доме уже зажгли огни, и полосы света, падающие из окон, освещали яркие цветы, неподвижно и гордо покоящиеся на высоких стеблях.
Возле грядок стояли две решетчатые садовые скамейки. На одной сидел гитарист и с виртуозными переборами играл цыганскую венгерку. На другой стоял длинный нескладный парень и, приседая и притопывая, хлопал в ладоши в такт музыке. Три девушки, обнявшись, стояли между скамьями, а перед ними плясали двое: юноша и девушка.
Когда Андрей подошел к дому, пляшущая девушка оказалась в полосе света, падающего из широкого среднего окна. Андрей узнал ее и вздрогнул. Это была Ольга.
Выражение ее красивого лица, блеск больших темных глаз говорили о том, что пляска захватила ее, и плясала она с тем искренним вдохновением, как пляшут русские люди.
Андрей, скрытый падающей на него тенью деревьев, остановился.
«Зачем я пришел? — думал он. — Зачем я здесь? Ей весело и хорошо без меня. По какому праву пытаюсь я вторгнуться в ее жизнь?»
И, может быть, он повернулся бы и ушел, ушел чтобы потом всю жизнь терзаться воспоминанием о собственном малодушии, но ему вспомнились строки ее письма, он просто увидел их вновь: «…Только прошу вас, будьте искренни. Не играйте этим».
Он шагнул в полосу света и, глядя на оцепеневшую при виде его Ольгу, сказал только одно слово:
— Оля!
Еще несколько мгновений, и Ольга кинулась к нему, обняла и, прижимаясь к нему, прошептала:
— Андрей, мой Андрей!