На Лене-реке

Таурин Франц Николаевич

— Верно, верно, — подтвердила та, смеясь.

— Помню, после гражданской стали демобилизовывать. Никак не хотелось. И сейчас временами жалею. Может, был бы теперь генералом.

— Вы и так генерал, — сказал Андрей.

— Какой генерал, раз без погон, — махнул рукой Еремеев, и все рассмеялись.

После чая Андрей собрался уходить, но Еремеев снова пригласил его в кабинет.

— Не решили один вопрос. Кому передавать завод? Твое слово.

Вопрос застал Андрея врасплох.

— Не сумею сразу ответить, Василий Егорович.

— Да, — протянул Еремеев. —

Выходит, поторопился я тебя хвалить. Люди все у тебя на виду, а ты говоришь: «не сумею».

— Вы думаете, из наших, заводских?

— А как же еще? В таком коллективе человека не найти. Зачем в лес дрова возить! Но раз ты скромничаешь, сам тебе назову, и не одного, а двух сразу. Парамоновы. Чего удивился? Богатая семья. Любого директором ставь. Подумай кого, Татьяну или Василия. Потом мне скажешь.

И когда Андрей был уже в дверях, Еремеев спросил:

— Сколько времени нужно для передачи дел?

— Немного, — ответил Андрей. — Дня три от силы.

— Три. Отлично. Подавай телеграмму в Москву: «Буду через неделю».

2

Никогда еще на техническом кружке не было так людно. В цеховой конторке, где обычно проводились занятия, места для собравшихся не хватило — перешли в красный уголок. Поэтому Саргылане пришлось докладывать со сцены, стоя за обтянутой красным сатином трибуной. Это ее несколько смущало, но все же сообщение она сделала обстоятельно.

— Выработка на конвейере у каждого рабочего повышается, — докладывала она и подкрепила свой вывод цифрами. — Это позволило ускорить движение ленты на потоке. Но у одной части рабочих, таких, как Коротков, Слепцов, Зеленцова…

— И Саргылана Ынныхарова, — вставила реплику Таня.

— …таких, как Коротков, Слепцов, Зеленцова, — повторила Саргылана, она не любила, когда ее перебивали, — выработка растет быстрее, у других медленнее. Конвейер приходится приспосабливать к тем, кто работает медленнее. А что делать стахановцам? У нас от каждой пары остаются секунды. И пропадают зря. Мы с Федей, с товарищем Даниловым, — поправилась она, и Андрей заметил, как заалели щеки Саргыланы, — проверили все это по секундомеру.

— В смену я обрабатываю девятьсот пар. На каждой паре теряю пять секунд. Всего четыре тысячи пятьсот секунд. Час с четвертью в смену. В месяц почти четыре рабочих дня!

Егор Иванович сидел на первой скамье, рядом с Андреем.

— Умница твоя Саргылана, — сказал Андрей старику.

— Умная, — согласился Егор Иванович, а сам подумал: «Хотела с завода уходить, стрекоза. Теперь не уйдет».

Занятие кружка проходило оживленно. Вопросы, реплики, замечания сыпались со всех сторон.

Где взять добавочные пары для передовых рабочих? Этот вопрос надо было решить.

Младший научный сотрудник Притузов из Приленского филиала Академии наук, помогавший Феде и Саргылане готовить доклад, первый выступил с речью.

— У нас на конвейере, — он произнес «у нас» так подчеркнуто солидно, что Андрей и Таня переглянулись, — у нас на конвейере, — повторил он, приглаживая жиденькие светлые височки на рано облысевшей голове, — запуск полуфабрикатов

производится сериями, или, как у вас принято называть, партиями по двенадцать пар в каждой. Вполне понятно, почему, — он незаметно для себя перешел на лекторский тон, — избирая оптимальные размеры серии, или, как у вас принято называть, партии, остановились на числе двенадцать. Число это обладает, я бы сказал, исключительной делимостью. Оно делится на единицу, на два, на три, на четыре, на шесть и, наконец, само на себя, то есть на двенадцать. Это дает возможность в зависимости от технической мощности машины, выполняющей ту или иную производственную операцию, закрепить для выполнения данной операции соответственно одну, две, три, четыре, шесть и, наконец, двенадцать машин.

«Зачем он все это рассказывает? — подумал Андрей. — Рабочим это известно не хуже его, а если кому неизвестно, тот вообще ничего не поймет из его лекции».

— Это указывает нам пути решения обсуждаемого здесь вопроса, — продолжал научный сотрудник. — Представьте себе, что на выполнение определенной операции закреплены две машины, которые обслуживаются соответственно двумя рабочими. Назовем их рабочий А и рабочий Б.

На задней скамье какая-то дивчина не выдержала и прыснула. Таня строго посмотрела в зал и постучала карандашом.

— Допустим, рабочий А, — продолжал докладчик, — имеет более высокую производительность, нежели рабочий Б.

В зале снова послышались шепотки.

— Ты, Надя, кто — А или Б? — давясь от смеха, спросила маленькая востроносая девушка свою подругу, и обе фыркнули. Таня снова постучала. Докладчик оторвал глаза от конспекта и обвел слушателей удивленным взглядом. Стало тихо.

— …И поскольку конвейер, как правильно заметила нам докладчик товарищ Ынныхарова, ориентируется на рабочего с относительно меньшей производительностью, в данном случае на рабочего Б, то у рабочего А неизбежно образуется неиспользованное рабочее время, он, как принято у вас говорить, простаивает.

— Необходимо, — докладчик остановился, поднял указательный палец и снова обвел сидящих многозначительным взглядом. Но теперь уже в зале — тишина. Всех заинтересовало, что он скажет. И многие уже смотрели на него с уважением.

— Вот ты фыркала, как коза, — сказала одна девушка другой, — а он башковитый.

— …Необходимо из двенадцати люлек, составляющих серию, закрепить за рабочими А и Б не по шесть люлек за каждым, а за рабочим Б, обладающим относительно низшей производительностью, — пять люлек, за рабочим А — семь люлек.

Только так можно решить поставленную задачу.

Он закрыл папку, снял и уложил в футляр очки, готовясь покинуть трибуну.

— А здорово, Надя, верно? — сказала востроносенькая девушка подруге. — Как у него все рассчитано!

— Погоди, — отмахнулась Надя. — Рассчитано, да не очень.

Она встала с места и спросила:

— Ну, вот, скажем, я попаду не в А, а в Б. У меня заберут одну люльку из шести, и я буду простаивать, а кто-то за мой счет зарабатывать.

«Молодец Зеленцова, — подумал Андрей, — сразу подметила слабое место».