На Лене-реке

Таурин Франц Николаевич

— Он полюбил другую… просит у меня, прощения! Вы понимаете, что было со мной? И сейчас у меня так хорошо на душе.

Ольга замолчала, улыбаясь безмятежной, детской улыбкой.

— Наверное, и еще кто-нибудь порадуется с вами этому письму? — спросил Андрей и неожиданно для себя почувствовал что-то вроде зависти к тому, кто может разделить с нею эту радость.

— Нет, нет, — весело замотала головой Ольга, — наверное, потому мне так легко сейчас, что этот «кто-нибудь» еще только в будущем, в мечтах…

Раздался третий звонок, раздвинулся занавес, и начался спектакль.

2

После

работы Калугин позвонил домой и предупредил жену, что вернется позже обычного.

— Что так? — спросила жена.

— Александр Тихонович просил к половине седьмого в партбюро зайти.

— Успел бы пообедать. Поди, долго заседать будете?

— Неохота взад-вперед шагать. Мороз-то сегодня с ветром. Да еще дело одно есть. К Парамоновым зайти надо. Татьяна последнее время ровно не в себе.

— Что-то ты часто стал солдаток навещать, — подзадорила жена.

— Какие наши года, еще и полсотни не стукнуло. Дело молодое, — отшутился Михаил Петрович и напомнил: — Часов в восемь, поди, доберусь домой. Ты там припаси чего-нибудь погреться.

— Ишь ты, знать, в гостях веселей, а дома сытней, — засмеялась жена и повесила трубку.

Калугин уже несколько дней собирался зайти к Тане Парамоновой. Не он один, все в цехе замечали, что за последние дни она осунулась и побледнела, не то что смеяться, и разговаривать почти перестала. Произошло это вскоре после того, как в заготовочном стали, по ее предложению, работать звеньями. Звено Тани было одно из лучших.

«Устает, — думал Калугин, — работа напряженная, а у нее и дома хлопот через край». И он, не говоря ничего Тане, задумал помочь ей. Навел необходимые справки — оказалось, дело это осуществить можно. Шел и думал, что порадует Таню, все ей полегче будет.

Уже возле дома Парамоновых он встретил только что вышедших оттуда Надю Зеленцову с подругой.

«Урожай сегодня на гостей Татьяне».

В квартире у Тани и без гостей было людно. Сама Таня на кухне готовила обед и вышла к гостю в фартуке и с засученными рукавами. Наташа тоже хлопотала на кухне, перетирая вымытую посуду. Мальчуганы, все трое, взгромоздились на стулья и, навалившись животами на стол, рассматривали картинки в какой-то толстой книге.

— Раздевайтесь, Михаил Петрович, — приветливо сказала Таня. — Федя! — окликнула она подростка, который только что принес на кухню охапку мелко наколотых дров. — Подай из спальни стул Михаилу Петровичу. Садитесь, пожалуйста. Я сейчас.

Она скрылась на кухню, и через тонкую, неплотно прикрытую дверь было слышно, как она наставляла своих помощников.

— Ты, Федя, поддерживай огонь, подкладывай помаленьку, большого жара не разводи, а ты, Наташа, вставай на табуретку и смотри за кастрюлькой, как молоко начнет подниматься, мне скажешь.

— Сейчас вас горячим чайком напою, наверно, перемерзли, мороз сегодня сердитый, — сказала Таня, выходя из кухни.

— Спасибо, Танюша, чаевничать некогда — в партбюро сегодня вызывают. Я ненадолго зашел. Разговор у меня к тебе есть… Дело серьезное, не знаю, как посмотришь, только, по-моему, облегчение тебе будет, значит, так и надо сделать.

По необычной для Калугина

сбивчивости речи и неопределенности выражений Таня поняла, что он сам не вполне уверен в том, в чем будет убеждать ее. И она, немного обеспокоенная, молча ожидала, что скажет Михаил Петрович.

— Садись, Татьяна Петровна, поговорим по душам, — начал Михаил Петрович и остановился, не мог сразу подобрать слова, чтобы высказать свое предложение. — Вот вижу я, Татьяна Петровна…

«Да что он меня вдруг величать начал, всегда по имени звал», — уже всерьез обеспокоилась Таня.

— Трудная у тебя жизнь… и в цехе работа трудная и дома не легче. Я понимаю, конечно, детишки — они сироты и опять же сродни доводятся, ну только и лошадь два воза не увезет… Сердце-то у тебя уж очень отзывчивое, только надо и себя поберечь, ты и об этом подумай…

— К чему вы все это мне говорите, Михаил Петрович?

— А к тому, — решился, наконец, Калугин, — что договорился я насчет твоих… — он чуть было не сказал «приемышей», но вовремя спохватился, — твоих племянников, чтобы поместить в детский дом, все полегче будет, двое — не четверо…

— А кто вас просил об этом, Михаил Петрович? — Таня встала и сверху вниз строго посмотрела на Калугина. — Напрасно вы мои дела без меня решать стали. До сих пор своим умом жила.

Михаил Петрович был, что называется, человек обстоятельный, опрометчиво, наобум ничего не предпринимал, коли делал что, то только наперед обдумавши, и потому с полдороги назад не поворачивал. Но тут, посмотрев на строгое лицо Тани, невольно подумал: «Однако осечка вышла».

— Хотел ведь как лучше, Танюша. Вижу, трудно тебе…

— Нет, Михаил Петрович, — перебила его Таня, — не легче мне будет, если я этих сироток в детдом отправлю. Они мне теперь уже родные. А что трудно… Кому теперь не трудно?.. Да мне, может, и легче, чем другим.

Калугин с изумлением взглянул на нее.

— Мне ведь все помогают, — продолжала Таня, — не вы первый позаботились. Ребята у меня все устроены: старшие в садике, младшие в яслях. Девчата наши заводские помогают и отвести и привести их. Да вы, наверное, встретили их, только что до вас были — малышей из яслей принесли. И по хозяйству помогать приходят… И Федя у меня хороший парень, как стал у нас жить, наполовину у меня забот по дому убавилось… Так-то вот, Михаил Петрович… А хоть бы и вдвое труднее было, все равно ребят никуда не отдам. Так что за вашу заботу, Михаил Петрович, спасибо… и на меня не обижайтесь. Теперь давайте чай пить.

Но Михаил Петрович от чаю наотрез отказался. Ему и в самом деле было некогда, да и чувствовал он себя все еще неловко.

Он попрощался и вышел.

Всю дорогу от Таниного дома до заводоуправления он раздумывал о своем промахе и к Луговому вошел очень недовольный.

Видно, незадачливый день выдался, потому что и разговор с секретарем партбюро начался невесело.

Луговой говорил спокойно и словно не замечал, что Калугина корежило от каждого его слова.

— Неприятно такое говорить человеку, которого уважаешь, но иначе не могу. Я думал, вы дорожите званием члена партии. Стыдно мне второй раз напоминать вам об уплате членских взносов.