На лыжне попаданец Ломаев
Шрифт:
Милостиво говорит, что ваша долгая и эффективная работа (учтите пикантный момент — к тому моменту он работал еще менее трех месяцев) мне очень понравилась. Кроме того, на нее обратили внимание в ЦК КПСС. Так что давайте, подавайте заявление для членства в президиуме общества ЦСКА и в заведующие отделом. Я вас с удовольствием поддержу.
Он, не веря, подал, и ведь легко выбрали. Еще бы, Захаров прилюдно сказал, что ЦК поддержал, а у руководства ЦСКА ничего нет против данной кандидатуры. А… ты ничего не хочешь сказать, мой дорогой зять?
Разумеется,
— Маша? — нервно хохотнул Александр Петрович и неожиданно свернул, — с ней хорошо, заведующая отделом в том же обществе, а ты когда вернешься?
— Да где-то в январе, — пожал я плечами. И не успел дальше продолжить о себе родимом, как тесть сказал: «Ну тогда пока» и положил трубку.
Денег, что ли, ему жалко или вспомнил, наконец, что в телефоне масса сопереживателей. Ну и я пошел, у меня здесь своих забот масса. После недавнего поражения, я бы даже сказал, разгрома, счет стал один — один, если считать по событиям. И четыре — два, если считать по людям.
В общем, советские люди, вечные строители коммунизма (а потом и гнилого капитализма, добавил бы попаданец XXI века), все как один пошли по указанию нашего родного ЦК КПСС. Ну и дальше бла-бла-бла.
Понимаете, я фанат коммунистической идеи, но не советских агитаторов, особенно перестроечной эпохи, у которых из каждого отверстия видно кубло капитализма. Ну их, к лешему, пусть катятся к себе в Штаты. Меня только один вопрос мучает, та бестолковость в США, которая наступила в XXI веке, это результат приезда туда коммунистических функционеров, или американцы сами так справились?
А мне пока надо идти тренировать свою команду на паях с Ивановым. Заодно проводить психологический тренинг, а то мои ребята (опять мои!) совсем уж пали духом. Ничего орлы, хватит выглядеть пятнашками!
— Значит, так ребята, — начал я при встрече, — по поводу завтрашнего вы хорошо знаете. Пятьдесят верст с гаком или без гака, но все равно тяжело. Наше разлюбезное начальство поэтому сначала решило послать только меня на лыжню, потом послать меня куда подальше, выбрав кого-нибудь из вас. А после недавнего позора она совсем сникло и отдало право решения вопроса мне.
— О! — не только спортсмены команды, но и тренер Эдгар Иванов выразительно посмотрели на меня. А я продолжил, совсем не маясь нерешительностью и каким-то выбором:
— Я твердо и бесповоротно решил, исходя из следующих выкладок:
1. На дистанцию может идти вся команда в количестве четырех человек;
2. Зачет идет по троим спортсменам, причем, кто кандидаты на учет в комиссию оргкомитета — внутреннее дело команды, просто учитываются лишь трое. Поэтому я беру эти кандидатуры на себя, свою, естественно, и еще двоих первых.
После этих слов все посмотрели на меня оцепенело, мол, а что и так тоже можно? Мы не ведь знали!
— Товарищи,
Спортсмены продолжали зевать ртами, тренер, наоборот, судя по физиономии, уже был готов ответить. Ноя не хотел болтать и только сказал:
— Кстати, вы не радуйтесь, вот особого радостных участников ралли для уточнения еще один важный пункт специально от меня:
3. Среди первыхучитываются все спортсмены, не только советские. Только немцы, конечно, не идут для зачета в комиссию. Не зачем! Для чего опоздавших считать?
Если что, я вообще могу войти один в число избранных.
И вышел побыстрее, ибо язык без костей, болтаться может без конца и во все стороны, а мне некогда. Долго они решали, быть или не быть. Я уже прошел тренировочный круг в три километра, когда из здания высыпали мои сотоварищи. Теперь уже Иванов угрюмо молчал, а спортсмены очень хотели меня опровергнуть. Или, хотя бы, спросить чего-нибудь хотя бы минуток на двадцать — тридцать.
Но я их обломал, объявив о пяти кругах молчания. Кто что-то скажет, то дурак. Разговоры как отрезало, ведь дурак по умолчанию тянул наряд вне очереди. Даже офицеры, должность во взоде у них все равно рядовая.
Ну а что болтать, ничего уже не переиграешь, нечто подобное я изложил в руководстве общей спортивной команде СССР. Там вздохнули, но согласились. Любимцу Горбачева (совсем не так) лучше не перечить.
Вечером я снова дал установку и на этот раз ответил на все вопросы, даже на очень глупые. Основой всего был тезис — прийти вторым и вам все проститься. Не смотрите по сторонам, идите как можно быстрее, но с учетом своих сил. И еще метко стреляйте, и будет вам господень рай.
Ссылки на бога были восприняты уже спокойно, тем более от командира, майора Ломаева, кавалера двух высоких советских орденов — Трудового Красного Знамени и Ленина. Он лучший — это все понимали, и были бы не прочь прицепится к нему хоть на полчаса, дальше все равно не хватит сил.
Лишь один негромко спросил, даже не самый глупый, а рассудительный — лейтенант Костя Ситдиков:
— Я так понимаю, товарищ майор, первое место вы оставили себе, да? — и лукаво посмотрел на меня.
Разумеется, я не стал его разочаровывать, прямо ответил на такой вопрос, благо его и так все знали:
— Совершенно верно, товарищ Ситдиков. Но вы прекрасно понимаете, что на лыжне нет никаких званий. Рискни, голубчик, если уже забыл, как висел на моем хвосте, аж потом не скопытился?
— Не-не, господи упаси! — перекрестился стойкий атеист Ситдиков, — я просто так спросил, да и то, разве медленная черепаха за быстрым гепардом угонится?
В общем поговорили. Я их твердо убедил, что немощь моя была по политической причине, а сегодня, как никогда стоек. И все должны понимать — Ленин и теперь живее всех живых, это я вам, и как коммунист говорю, и ваш командир.