На Муромской дороге

Шведов Сергей Владимирович

Портсигаров пребывал в задумчивости и не спешил опровергать Колин бред. Гонолупенко тоже выглядел взволнованным и косил глазом на сидящего рядом Джульбарса. Сам же чёрный кобель был спокоен до безмятежности, словно это не он всего каких-то десять минут назад потряс основы российской государственности.

– Звони Коля Васюковичу, – распорядился Портсигаров. – И скажи ему, что через сутки мы ждём его с настоящим амулетом. А буде он вздумает шутки с нами шутить, то нынешняя неприятность скоро покажется медийщикам мелким недоразумением. Много не рассусоливай, держись солидно, оправданий не слушай.

Коля выполнил Портсигаровскую инструкцию буква в букву. Выпалил,

что было велено, и мгновенно отключился.

– Переживает, – торжествующе заржал он. – Звони Журавлёву и скажи этому монархическому комсомольцу, что если он ещё хотя бы раз обмолвится о заговоре генералов, то сидеть ему на нарах рядом с Лебедянским. И пусть срочно пришлёт к нам Химкина. Железо надо ковать, пока оно горячо.

Коля уже вошёл в роль если не диктатора, то его пресс-секретаря. В голосе шоумена звенел металл, а слова звучали отрывисто, как лай Джульбарса. Балабанов прикидывал в уме: к выгоде Инструктора поднявшаяся суматоха, или она будет ему во вред? Пораскинув мозгами, он пришёл к выводу, что вреда не будет, если правоохранители прижмут расшалившихся виртуальщиков и пиарщиков. А уж с помощью мистики прижмут или просто дубинками, это не столь важно.

– Химкин будет ждать нас в кафе, – сказал Коля, откладывая в сторону мобильник. – Заодно и перекусим.

Химкин был уже на месте и стоя приветствовал высоких гостей. На Гонолупенко он смотрел подобострастно, а на Джульбарса с тихим ужасом. – Вери гуд, – сказал сержант, оглядывая стол. – Неплохо, неплохо, – в свою очередь похвалил журналиста Портсигаров. – Докладывайте, агент, о проделанной работе.

К трапезе приступили незамедлительно, предоставив Химкину возможность развлекать почтенное общество разговором. Химкин, кося глазами на сидящего в двух шагах от него на стуле Джульбарса, начал доклад.

– Примадонна нажаловалась на вас Кухарке, а та сказала – в порошок сотру лиходеев.

– Дамские штучки, – пренебрежительно махнул рукой Портсигаров. – Фаринелли интригует против вас во всех инстанциях и добился встречи с Сосновским. Встреча назначена на сегодняшний вечер.

– Что слышно о нас в ваших палестинах? – После сегодняшнего наезда на медийщиков Журавлёв впал в сомнение. Вслух говорит, что я им ни на грош не верю, а по глазам видно, что вибрирует.

– Это ещё цветочки, – захохотал Коля. – А ведь говорили мы ему – с огнём играешь. Не внял.

– А я что, – завилял Химкин. – Моё дело маленькое. Аристарха я предупреждал, что за вами влиятельные Юпитерианские силы, так он меня на смех поднял и посоветовал обратиться к психиатру. Про Инструктора он сказал, что это происки Сосновского. И что запустил он его на российскую орбиту, с целью запудрить мозги электорату.

– Откуда у Журавлёва такие сведения? – прищурился Портсигаров. – Хромой его просветил. Но это ещё до наезда на медийщиков было. А ceйчac у нас не знают, что и думать. Конечно, Сосновский и Лебёдянский всегда жили как кошка с собакой, но тут ведь даже не в Лебедянском дело, тут на Олигарха наезд. Вся нынешняя система под сомнение поставлена.

Химкин вновь с испугом покосился на Джульбарса, который как ни в чём не бывало жрал свою икру, ни мало не заботясь о том, какое впечатление его поведение производит на посетителей. А посетителей в кафе набралось с избытком. Но, по наблюдениям Балабанова, это были довольно странные люди. Пёс, сидевший за столом, в компании подозрительных личностей, и по нынешним разухабистым временам должен был вызвать удивление и протесты. И даже требования излишне брезгливых и нервных субъектов выбросить псину за порог. Но как раз протестов на Джульбарсово поведение никто

не заявлял. Все делали вид, что ничего странного не происходит, хотя и посматривали украдкой на мохнатого посетителя солидного во всех отношениях кафе. Балабанову пришло на ум, что большинство этих людей явились сюда утолять не столько аппетит, сколько профессиональное любопытство. И если судить по тому, с какой настороженностью и недоверием они следили в том числе и друг за другом, то не оставалось сомнений в том, что шоуменов пасут сразу несколько секретных служб.

Видимо повышенное внимание со стороны хорошо обученных молодых людей насторожило и Портсигарова, во всяком случае, он распорядился об окончании затянувшейся трапезы. Никто ему возражать не стал, и даже Джульбарс покинул гостёприимное заведение без споров.

– К Фаринелли, – коротко пояснил Портсигаров, садясь за руль.

Химкин безропотно устроился рядом с Гонолупенко. Балабанов считал присутствие журналиста не обязательным, но у Портсигарова, похоже, были на «комсомольца» свои виды, о которых он не спешил распространяться.

К кастрату нагрянули внезапно, застав того врасплох. Не ожидавший подобной наглости от находящихся в монаршей немилости людей Фаринелли выбрал неверный тон. Охрану свою он на гостей натравливать не спешил, но дал понять, что разговаривает с ними исключительно из природного гуманизма, не позволяющего ему гнать от порога людей, находящихся в шаге и от тюрьмы, и от сумы.

– Вами уже заинтересовалась прокуратура, – ласково заявил он гостям. – Не усугубляйте своей вины, верните машину, и я лично готов хлопотать перед властями о сокращении причитающихся вам сроков. – Были за нас и покруче тебя хлопотальщики, да ныне они пребывают в глубоком смущении, – усмехнулся Портсигаров. – Короче, Витя, отвезёшь нас сейчас к Сосновскому и там на месте решим, какому наказанию тебя подвергнуть за негостеприимны приём звезды забугорного шоу-бизнеса и деятелей отечественной культуры. – Ха-ха-ха, – театрально произнёс Фаринелли. – Меня, Портсигаров, на пушку не возьмешь.

– Ты многого не понимаешь, Витя, – отечески пожурил его Коля. – А политика, брат, дело тонкое, требующее больших умственных усилий, к коим ты с детства приучен не был, а в твои годы овладеть искусством анализа уже практически невозможно. Между тем ты оказался втянут в сложнейшую интригу с участием сил российских, зарубежных, земных, внеземных и потусторонних. Давеча я предупреждал, что тебе грозит лягушачья стезя, а ты отнёсся к моим словам легкомысленно, в расчёте на заступничество сановных покровителей. Зря ты, Витя, на них надеешься. Ибо грядет для них Страшный Суд.

– Я передам твои слова Сосновскому, – усмехнулся Фаринелли. – Вот уж он посмеётся над твоими угрозами.

– Легкомысленный ты человек, Витя, – покачал головой Портсигаров, – нет у тебя способностей к философскому осмыслению действительности. Что, между прочим, отрицательно сказывается на твоём творчестве. Химкин, объясни человеку всю пагубность его поведения.

Химкин упрашивать себя не заставил и начал с того, что времена нынче сложные, очень непростые времена. Фаринелли слушал журналиста поначалу со снисходительной улыбкой на накрашенных губах, но по мере того, как Химкин излагал суть происходящих в стране перемен, улыбка на губах кастрата бледнела, а потом и вовсе слиняла в неизвестном направлении. А польщённый всеобщим вниманием Химкин впал в экстаз и проповедовал уже Страшный Суд, Армагеддон и Апокалипсис. Слабо разбирающийся в Священном писании Балабанов сомлел от пророчеств оратора, а под конец и вовсе утерял нить его довольно сумбурных рассуждений.