На Очень Секретных Основаниях - 2

Шубин Юрий Алексеевич

"Просто не верилось, что она еще жива!"

Стылый ветер чуть разредил дым до синеющей дали. Относя его от реки к площади. В разрывах едкой пыльной тьмы и гари, словно в холодном сиянии, проступили пылающие развалины. Следы варварской бомбежки были повсюду. Оголенные скелеты домов корчились от жара пламени. "Мамаев курган" кипел как огнедышащий котел и слышалась несмолкающая стрельба.

Поправляя сбившийся платок, Джульетта нетвердым шагом подкралась к самому краю последнего этажа и осторожно выглянула. Мощь, способная обрушить дом целиком, угадала чуть-чуть правее. Калеча не только русских, но и передний край

головной немецкой дивизии. Земля вздулась и треснула, разлетевшись комьями ледяного крошева и человеческой плоти. На месте падения много килограммовой авиационной бомбы образовалась гигантская воронка. Она зияла среди снежного наста такой чернотой, словно была бездонной.

Глаза девушки широко раскрылись и моргнули.

Воронка была просто огромной. На срезе промерзшей земли и покореженного железа виднелись трупы. Все они застыли в позах, в которых встретили свою смерть. Кого разорвало пополам. Другие намертво срослись, как сиамские близнецы. Или съежились и ссохлись. У кого не хватало рук, ног или головы.

Это далеко превосходило все представления о боли, которые Джульетта знала.

Тела закаменели. Снег лежал на обмотках, на обрубках конечностей. Словно известь, которой обсыпают трупы. Их уныло студенистые лица казались вылепленными из серого воска. Повсюду валялись покрытые сажей, раздробленные человеческие кости.

Трупов было столько, будто ВРЕМЯ, на паях со смертью, держало похоронное бюро. И еще вчера им грозило банкротство.

Они лежали слоями. Вперемешку. Русские и немцы. Затянутые дымом, будто летучим трауром. Площадь неоднократно переходила из рук в руки. Давних мертвецов покрывали свежие. Их заносила метель. Размягчала короткая оттепель. Сухие, вымороженные глаза на скованных смертной стужей лицах не имели ни возраста, ни национальности.

Серые шинели немецкой пехоты и разодранные телогрейки русских, казались начинкой пирога, вынутого из самой преисподней и вывернутого наизнанку из еще дымящейся земли.

Одежда на трупах была крепкая. Из добротного материала. И еще не успела прогнить. Каски и подсумки, под собственной тяжестью, осели в снег глубже тел. Безобразно ломая туловища и вытягивая искривленные, словно растянутые на дыбе, конечности.

Верхние, слегка присыпанные трупы, по которым прокатилась гусеничная техника. Перемешались с землей. Темно-сизые черепа с глубоко провалившимися глазницами, с обгрызенными крысами трупоедами носами и белеющими зубами, превратились в бесформенные, отвратительные маски. Открытые рты были забиты снегом, пополам с пеплом. Но Джульетте все равно чудилось, что пронзительный вопль смертной муки доносится до нее. Ветер шевелил лоскуты искромсанной в клочки кожи, ампутированных взрывом рук и ног.

"Площадь была буквально нафарширована трупами! Смерть сотворила из двух встречных потоков жизни-кашу из человеческих останков."

Эта вскрытая братская могила, с лохмотьями одежды, пополам с людской плотью, цеплялась заскорузлыми, омертвевшими пальцами, теребя память выживших. Нарушая неживой покой и отмечая место крушения ни в чем не повинных человеческих судеб и несостоявшихся жизненных продолжений.

"Дичь и ужас!"

Девушку заколотило от отвращения. Остро защипал ноздри смрад гнилой трупной вони, вперемешку с запахом селитры. Тоскливый страх все болезненнее скручивал внутренности.

Тошнота кислотным комком подкатила к самому горлу. Нутро рвалось наружу. Испытывая непередаваемый ужас и подавляя приступ отвращения, Джульетта перегнулась через край и ее вырвало. В последнюю секунду она не удержала равновесия. Дэвид едва успел поймать юную студентку за шиворот фуфайки. Иначе бы никакой уроборос ей не помог.

Поводя шалой головой и судорожно озираясь, девушка утерлась рукавом. Она присела и прикорнула к стене. Глаза скользили вокруг. Бомбежка дала о себе знать заревом огней. Уцелевшие на этаже, полуживые бойцы, хлопали по одежде, дергали головами, словно пытаясь вытряхнуть из ушей звон.

Языки пламени облизывали стены "дома Павлова". От мощного воздушного удара у пулеметчика шла кровь из носа и ушей. Рядом, возле исковерканной опорной плиты и опрокинутого ствола, лежал разъятый минометчик с развороченными внутренностями и кровавой кашей вместо ног. Осколки измочалили тело в клочья. Валялись разбросанные взрывом останки плоти. Нижнюю половину минометчика можно было собрать только по кусочкам. Вернее, то-что от нее осталось.

На Джульетту смотрело молодое лицо с кривым окаменевшим ртом. Из оторванной культи торчала острая кость.

Ворочался, с болезненными страданиями, его контуженный товарищ.

Джульетта издала мягкий, печальный вздох, полный отчаяния. Девушка поднялась и пошла. Покачнулась, чуть не опрокинулась, но Дэвид вновь ее вовремя подхватил.

– Замотай меня, подруга. Пока я тут все не залил кровушкой,-придерживая раненую руку, обратился к Джульетте бронебойщик, приняв ее за санинструктора.

Она сама не могла понять как это случилось. Но Джульетта решительно склонилась над раненым, прислонив его плечом к уцелевшему куску стены. И принялась стягивать липкий рукав фуфайки. Засунув пальцы в дыру, оставленную в рукаве гимнастерки осколком, юная студентка разорвала сначала напитавшуюся кровью ткань рукава. А затем и нательное белье бойца. Солдат тихонько постанывал.

Подоспевший Павлов протянул девушке бинт и упаковку ваты. Тут же помогая ей соорудить два тампона. В каждом его движении угадывалась легкость опытного человека.

Джульетта заткнула кровавый свищ и стала накладывать тугую повязку. Раненый зарычал от боли. Мелко дрожала верхняя губа. Лицо бледнело. Но, при этом, он старался улыбаться, едва не теряя сознание от кровопотери.

– Осколок неглубоко прошел. И кость не задета,-подбодрил товарища Павлов.

Черноусый с фингалом, по приказу сержанта, проверял дорогу. А разведчик с Дэвидом повели раненого бронебойщика в подвальный лазарет.

Ужас отпускал ...

Собрав ладонями побольше снега, Джульетта наскоро отмыла прилипшую кровь и последовала за ними следом.

Когда Дэвиду было лет девять, больше всего на свете ему нравилось сидеть на коленях у своей любимой бабушки Киры. Приложившись горячим ухом к изгибу ее руки. Своих детей у Киры никогда не было. И всю нерастраченную нежность и ласку она отдавала ему. Сам не зная зачем, но маленький Дэвид тайком целовал желтый пергамент ее кожи. В том месте, где на внутренней поверхности было наколото клеймо с номером узника фашистских лагерей. Цифры походили на грязно-синий пластик, вдавленный в головку сыра.