На окраине города
Шрифт:
— А вы изложите это все начальству, — внимательно выслушав в первый же день почти получасовую тираду тети Шуры, сказал Виктор.
— Зачем же? — настороженно глянула на него уборщица. Она даже воду перестала наливать.
— Но это же непорядки?
— Ну вот еще, буду жаловаться. Это пусть другие жалуются, а я… К чему мне это?
— Но вы же сейчас обижаетесь, рассказываете мне.
— Мало ли что я рассказываю, — заворчала тетя Шура, не переставая орудовать ведрами. — И ему тоже работы хватает, иной день
— Но к чему же вы мне на него тогда жалуетесь? — рассмеялся Виктор.
— К чему, к чему, — перебила женщина, покосившись на Виктора. — А ни к чему, так просто, — и после недолгого молчанья продолжала все так же сердито: — Пусть не кричит и не думает, что один он работает, а другие целыми днями спят. Хватает и нам работы.
И так продолжается каждый раз, когда Виктор приходит в общежитие.
Сегодня, однако, воркотня технички миновала Лобунько.
Едва он зашел в коридор, тетя Шура побежала ему навстречу, рассерженно приговаривая на ходу:
— Вот, вот, я сейчас все выложу воспитателю про тебя, ухарь царя небесного.
— В чем дело? — остановился Виктор, но техничка, сжав подрагивающие губы, потянула его за рукав, показывая на умывальню:
— Пойдемте, пойдемте.
Едва Виктор ступил на порог умывалки, в нос ему ударил резкий кисловатый запах винного перегара.
— Вот, вот он, ухарь царя небесного, — кивнула тетя Шура на склоненную над раковиной фигуру в матросской тельняшке. — Полюбуйтесь.
Виктор узнал Киселева. Тот пьяно мотал головой у крана, бормоча:
— Ш-шур-ка… не ругайся. Твое дело т-телячье. Гхак… а, черт. Ты… ты — Киселев тяжело повернул заплывшее лицо. — А-а… — силясь подняться выше, улыбнулся он, увидев Виктора. — Това-товарищ воспитатель… Тут как тут… Все вы… тут как тут… Но я на р-ра-боту не п-пшел… Не-ет… З-зачем? Н-на кильку заррабат-тывать? Н-не хочу…
— Снимай рубашку! — сжал губы Виктор, подходя к нему.
— Н-не хочу.
— Принесите, тетя Шура, мыло. Снимай, снимай, — повернулся он к Киселеву.
Тот опять склонил лицо над раковиной и, покачнувшись, громко сплюнул.
— А я что… И сниму… Т-только… сам сниму…
Минут через двадцать Киселев уже лежал на своей койке. Николай Груздев ходил по комнате и зло ругался:
— Сопляк. Напился, да еще и в общежитие приполз. Не я твой отец.
— Где это он напился? — хмуро спросил Виктор. Стало ясно, что в ближайшие дни серьезного разговора с Киселевым не избежать.
— Как где? Да в Михеевке, конечно. Ходил вчера, калымничал, наверное, там, ну и набрался. Да и не один он туда ходит.
И Николай рассказал, что каждое лето из пригородного поселка Михеевки в общежитие приходят индивидуальные застройщики. Они знают, что заработки молодых каменщиков, штукатуров, плотников малы и молодежь непрочь подработать. Вот и получается, что едва окончив рабочий день на стройке, ребята, торопливо
Открывая ключом дверь своей комнаты, Николай вздохнул:
— А ведь мастер хороший этот Киселев. Из молодых-то, кроме Жучкова, вряд ли кто за ним из плотников угонится. Да и столярничает он неплохо. Ну его и приглашают чаще в Михеевку, знают, что не испортит работу.
— Так Киселев — хороший мастер?! — переспросил Виктор, пристально глядя на Николая.
— Очень даже хороший, — подтвердил тот, отомкнув, наконец, дверь и пропуская Виктора вперед. — Да вот, видите подставку под приемником? Его работа.
Виктор еще раньше обратил внимание на изящную подставку для приемника. Надо было иметь большой вкус, чтобы создать такую красивую вещь.
— Николай, — обратился он к Груздеву. — Ты не знаешь, разбирали хоть раз персональное дело Киселева на бюро или на комсомольском собрании?
Груздев насмешливо хмыкнул:
— Уже не раз. Строгий выговор, кажись, дали ему… Даже в райком комсомола таскали, да ничего не помогло.
«Ну вот, так оно и есть. Киселев уже, конечно, озлоблен этими разговорами на бюро и на собраниях. Потом, вероятно, и от начальства стройки перепало ему. А тут еще райком. И все это так сухо и нетерпеливо, по заведенной традиции: «Провинился — накачаем, будь здоров». М-да… Тут, пожалуй, не так надо действовать. Но и уговорами тоже ничего не добьешься. Как быть?»
Николай Груздев постучал молоточком, укрепляя гвоздики в рамке.
Виктор вдруг отметил, что мелькающие в такт ударам сильные руки Николая, оказывается, до ногтей осыпаны бледно-желтыми веснушками. «Интересно, а ладони? — неожиданно подумал он с любопытством, но тут же рассердился: — Лезет всякая ересь в голову».
— Ты получил, Николай, на складе мячи и шахматы? — подымаясь, спросил Виктор Груздева.
— А вон они лежат — показал тот рукой, в которой был зажат молоток, на угол. — Не растеряли чтобы там их, на гулянке-то. На моем подотчете они. — Николай выпрямился и посмотрел на Виктора. — Смотри, чтобы водки поменьше ребята брали, а то перепьются, возись тогда с ними.
— Водку, я думаю, мы вообще брать не будем, — сказал Виктор.
Николай как-то недоверчиво рассмеялся:
— А что это за поездка на озеро без водки? К тому же с ночевой. Мы всегда брали.
— Нельзя, Николай. Мы едем отдыхать, а не устраивать попойку на лоне природы.
— Вообще-то… — начал он снова, но не договорил, увидев входящего председателя постройкома. И сразу вспомнил о лежащем на койке Киселеве.
— Здравствуйте! — сердито поздоровался Рождественков и остро глянул на обоих. — Так я и знал. Пьяные у них на койках полеживают, а они — и воспитатель, и комендант — сидят в каптерке и сном-духом об этом не знают.