На орбите судьбы
Шрифт:
–Ничего, экзамены сдашь, так я к вам сразу зайду! – торжественно заявил Витька, -а к осени и свадьбу сыграем. Я Нюрку еще вот такой соплюшкой помню, я пока служил, она вон какая невеста выросла! Как увидел, так и пропал!
–Свадьба, она еще когда будет, а если мать нас увидит, обоим достанется, – неожиданно охладила пыл своего ухажера сестренка, – пойдем, Римма, пока мать не проснулась.
Совершенно не стесняясь моего присутствия, Бушмин с силой притянул Нюрку к себе, чмокнул в губы, от души хлопнул по заднице и на цыпочках двинулся вниз по ступенькам. Сестричка проводила его влюбленными глазами, повернулась ко мне и проникновенно выдала:
–Вот какая бывает любовь, Римма. А ты, наверное, ничего такого
ГЛАВА XIV
В случае, если сестренкой двигала подспудная мысль меня унизить, я вынуждена была констатировать, что Нюрка жестоко просчиталась. Любовь-морковь и ее производные занимали в моей нынешней жизни настолько незначительное место, что к подобным замечаниям я относилась так же безразлично, как и к периодически активизирующимся попыткам тетки Василисы принудительно устроить мою судьбу, нацеленным, думаю, в первую очередь на мое скорейшее выселение со своей малогабаритной жилплощади. Учитывая, что при выборе потенциальных кандидатов на мою покрытую застарелыми «дорогами» руку тетка руководствовалась исключительно отсутствием у них материально-жилищных проблем, и такие немаловажные личностные характеристики, как наличие намека на интеллект, ею демонстративно игнорировались, искусно подстроенные «свидания» неизменно заканчивались гневными обвинениями в моей чрезмерной разборчивости.
Когда я устроилась на работу, в душе у тетки затеплилась слабая надежда, что я встречу своего избранника среди сотрудников перовского Горкомхоза, однако ее и тут постигло глубочайшее разочарование. Ежедневно надевая оранжевый жилет, я автоматически приобретала в глазах окружающих статус бесполого существа, чуждого каким-либо проявлениям женского начала, и, честно сказать, данное обстоятельство меня только радовало. Порой до меня долетали слухи о «служебных романах» в нашей бригаде, но я предпочитала пропускать их мимо ушей и принципиально не комментировала последние новости с любовных фронтов.
С объективной точки зрения я понимала, что у большинства людей существуют определенные физиологические потребности и относилась к подробному смакованию процесса их реализации с олимпийским спокойствием: просто мной самой на протяжении четырех долгих лет владело лишь одно желание, и доза успешно заменяла мне любые другие удовольствия. Причиной моей сексуальной холодности, скорее всего, была ярко выраженная эмоциональная фригидность, которая возникла у меня после отказа от употребления героина. Явно преждевременно, на мой взгляд, требовать от того, кто с превеликим трудом стал хотя бы просто человеком, быть еще и полноценной женщиной, разве не так?
Домой мы с Нюркой благополучно проскользнули незамеченными, и шанс на бесконфликтное утро у меня гипотетически остался. После двух бессонных суток своему матрацу я обрадовалась, как родному. Первым делом я избавилась от мокрой и грязной одежды, и даже подумывала нанести превентивный удар по начинающейся простуде, но побоялась разбудить тетку шумом закипающего чайника. В итоге на сон грядущий пришлось довольствоваться наспех сооруженным бутербродом и сигаретой из стратегических запасов, а также кратким обращением к безмятежно посапывающему ангелу-хранителю с просьбой переступить через свою махровую лень и принять срочные меры по предотвращению утраты моей работоспособности. Черта с два мне Степановна даст больничный! Болеть на законодательной основе в нашем мире имеют право лишь люди с безупречным прошлым – бывшему наркоману в случае недомогания, вызванного самыми банальными причинами в диапазоне от вирусной инфекции до переохлаждения организма, доказать, что ухудшение состояния здоровья не связано с возвратом к героину, обычно практически
Тетка Василиса за перегородкой храпела так гулко и раскатисто, что непривычный к такому громкому звуковому сопровождению человек, в муках проворочался бы без сна остаток ночи, но я мало того, что устала, как ломовая лошадь, так еще и давно прошла адаптационный период к теткиной акапелле. Если уж на духоту и невыветриваемый запах подгоревшей пищи я обращала не больше внимания, чем пресловутый Тузик на брендовую принадлежность самозабвенно разрываемой им тряпки, то под храп я и вовсе засыпала, словно под колыбельную песенку. Хуже приходилось спящей в одной комнате с матерью Нюрке – судя по кишащему натянутыми тройками табелю, в школе сестренка сильно не напрягалась, и в отличие от меня понятие «срубиться от усталости» ей было в корне не знакомо, а следовательно, и засыпала она не в пример дольше и тяжелей. Дошло до того, что Нюрка даже предлагала мне поменяться спальными местами, однако в результате разового эксперимента, от своей затеи отказалась, так как мои ранние сборы на работу мешали ей спать еще больше теткиных рулад.
Этой ночью я снова видела сны, как ни странно, вовсе не героиновые, и, похоже, на собственном опыте блестяще опровергла утверждение кого-то из ученых, гласящее, что все наши сновидения есть отражение в действительности произошедших с нами событий. В соответствии логикой этих не лишенных здравого смысла рассуждений, мне должен был присниться Айк и закономерно вытекающие из встречи с ним последствия, но в мой перегруженный мозг один за другим врывались совсем иные образы – яркие, трехмерные и непонятные.
Я медленно планировала в небе и с высоты птичьего полета наблюдала распростертую подо мной пустыню, сплошь покрытую россыпью бурых камней. Открывающаяся моему взгляду картина казалась величественно мрачной, а каждый ее штрих пронизывало ощущение невероятного могущества безымянного художника. Мертвые с виду камни излучали мощные энергетические потоки, устремленные в открытый космос, а испещряющие иссушенную землю линии, словно открытые каналы, принимали кодированные сигналы извне. Чем дальше я удалялась от поверхности, тем заметнее становилась геометрическая направленность наземных рисунков, изначально производящих впечатление хаотичного нанесения. А потом немые линии и контуры вдруг «заговорили».
Глубокие борозды и тонкие царапины на земной поверхности больше не выглядели бестолковой «калякой-малякой», принадлежащей авторству заполучившего в безраздельное пользование шариковую ручку ребенка – они внезапно обрели завершенную цельность очертаний и сложились в отчетливые фигуры гигантских размеров. Исполинские изображения перемежались расходящимися в разные стороны линиями, чьи причудливые изгибы образовывали трапеции и треугольники с заключенными внутри представителями земной фауны, среди которых даже в стилизованных рисунках с легкостью узнавались обезьяна, собака, ящерица, рыба и множество различных птиц.
Если фигуры животных поражали четкостью и достоверностью почти детального исполнения, то единственное, отдаленное напоминающее человека изображение, наводило на мысль о применении всего лишь обобщенного символа. Тем не менее руки гиганта обладали тщательно прорисованными пальцами, и с огромной высоты еще сильнее бросалось в глаза несоответствие их количества: пять на правой конечности и всего четыре на левой.
По идее, наиболее сильные переживания должно было вызывать доселе неизведанное ощущение полета, но меня не покидало чувство обыденности панорамного обзора, будто бы я и раньше неоднократно открывалась от Земли, чтобы окинуть взглядом это древнее панно. Гораздо острее я воспринимала таинственные сгустки невидимого излучения, исходящего из нескольких точек особо высокой концентрации космической энергии.