На осколках разбитых надежд
Шрифт:
— Надеюсь, я не пожалею, что сделал его, — произнес отстраненно Рихард. — Я говорил тебе, что Гейне запрещен в Германии. Ты должна хорошенько прятать эту книгу, чтобы не было никаких неприятностей с гестапо.
— Я нашла местечко, где половая доска отходит, и прячу там. Поверь, я давно научилась делать отличные тайники, — сказала зачем-то Лена и покраснела, когда поняла, что чуть не добавила, что когда-то в Минске прятала так поддельные документы, оттиски печатей немецкой администрации и запрещенные листовки. Порадовалась, что не сделала этого после того, как Рихард
— Не надо говорить мне об этом, и особенно рассказывать о своих тайниках. Я же немец, ты забыла? Не лучше ли, если я не буду знать, где ты хранишь запрещенные рейхом вещи?
Укол как ответ на тот, который вчера получил сам. Лена прочитала это в его глазах, в глубине которых мелькала легкая усмешка.
— Не надо, — попросила она мягко и сжала еще сильнее руки, чтобы совладать с желанием коснуться его. Почему ей стало так важно быть рядом с ним? И почему ей так необходимы его прикосновения? Это ввергало ее в легкую панику всякий раз, когда разум услужливо напоминал о том, кто он и кто она. Поэтому она старалась не думать об этом совсем.
— Ты сегодня не уехал, — это единственное, что пришло в голову сейчас, и она почувствовала себя какой-то идиоткой, когда эти слова сорвались с губ.
— Оставить дядю Ханке одного в Новый год было бы слишком эгоистично, — ответил Рихард. — Я и так уже достаточно сотворил, идя на поводу у своих желаний. Я уеду, как и планировал, второго числа утром. Надеюсь, это не доставит сложностей для тебя.
Ей не понравился тон, которым он проговорил последнюю фразу. Очередная колкость в ее адрес, на которую можно было ответить только колкостью:
— Странно спрашивать у прислуги, доставит ли ей сложность присутствие хозяина.
Это было ошибкой. Лена прочитала это по его лицу и поняла, что нужно было вести себя иначе.
— Если это все… — начал Рихард, и она поняла, что он вот-вот выставит ее из комнаты. И почувствовала такое отчаяние, что сама удивилась его остроте. Ей не хотелось уходить отсюда и возвращаться в темную и холодную спаленку, полную страхов и безнадежности. Но как сказать ему об этом? И может ли она сделать остаться здесь?
Все решила одна секунда. Рука Рихарда легла на ручку двери, и Лена неожиданно для самой себя заговорила сбивчиво, но твердо:
— Все не так. То, что ты сказал вчера. Про то, что я пожалею. Вернее, и так, и неверно в корне.
Он заинтригованно взглянул на нее, помедлил, но ладонь с дверной ручки так и не убрал. Просто стоял и смотрел на нее.
— Пожалею ли я, если… если… — она не нашла подходящего слова, которым могла бы описать происходящее между ними, и замолчала на секунду, а потом продолжила, опасаясь терять даже короткое мгновение. — Быть может, ты прав, и я действительно пожалею. Обо всем. О том, что настолько сблизилась с человеком, которого должна ненавидеть. И возможно, это не принесет мне ничего хорошего. Быть может, отпустить все это, прекратить все сейчас и забыть — было бы самым верным. Но одно я знаю точно — если я сделаю это, я пожалею вдвойне. И это будет. Я пожалею.
— Ты не понимаешь… —
Но Лена заметила, что его рука соскользнула с дверной ручки, и заговорила увереннее и тверже.
— Ты говорил, что поступаешь так ради моего будущего. Но, Рихард, какие планы можно строить сейчас? О каком будущем можно думать? Еще два года назад я встречала Новый год в квартире моей тети в Москве и твердо знала, что скоро я буду танцевать на сцене Большого театра. Но уже спустя какие-то недели сцена Большого сменилась театром Оперы и балета в Минске, а сегодня я встретила Новый год вообще в Германии! Все мои мечты, все мои желания и планы… Где они сейчас?
Лена заметила горечь, мелькнувшую в глазах Рихарда, и поспешила перейти к сути своей речи, опасаясь излишне упоминать прошлое, которое потеряла.
— Мы не можем говорить о будущем, Рихард, сейчас. Еще недавно я говорила с одним из работников Штайлера в городе, а сегодня он уже мертв. А если бы та бомба англичан упала ближе к Розенбургу или вовсе на замок, то и мы бы погибли. Именно поэтому я говорила, что ты не сможешь защитить меня от всего, Рихард. Как бы ты ни хотел этого! Тебе кажется, что ты предусмотрел все для этого. Но случится может все что угодно, — она помолчала немного, а потом заговорила о том, что пугало ее в последнее время. — Ты и сам можешь погибнуть в любой момент, верно? И твои шансы намного больше моих. Ведь ты рискуешь каждый день на фронте…
В порыве чувств Лена шагнула к нему и коснулась ладонью неровных маленьких шрамов от ожогов у его виска. Каждый раз, когда она видела их, она представляла себе полыхающие в огне останки самолета, из которого Рихард только чудом выбрался в тот день. И ей становилось так страшно, как никогда прежде. Даже собственной смерти она не боялась так.
Рихард не отстранился от ее прикосновения. Остался на месте и смотрел на нее сверху вниз, даже не шевелясь. Но она видела, что взгляд стал прежним, тем самым, от которого у нее так сладко сжималось сердце — полным нежности.
— Ты безусловно был прав в одном вчера — для нас нет «долго и счастливо». Мы живем не в сказке. У нас есть только «здесь и сейчас», Рихард. И мы оба знаем это. И это все, что я хотела сказать тебе. И что я не могу без тебя… совсем не могу…
— Я готов рисковать своей головой, — медленно произнес Рихард. — Но не готов рисковать твоей.
— Ты снова говоришь о будущем, — ее пальцы ласково скользнули от виска по щеке с короткой щетиной. — И ты говорил, что знаешь, как избежать последствий.
Рихард мгновенно посерьезнел при этих словах и посмотрел на Лену таким пронизывающим взглядом, что она не могла не покраснеть. Но не отступила — даже не отвела глаз, так и осталась стоять, гордо вскинув голову.
— Я никто и ничто в твоей стране. Просто вещь. Мною можно воспользоваться как угодно и не понести за это наказания. Как ты говорил? Русские ведь развратные…
Ему не понравились эти слова. Он дернулся из-под ее руки и отошел в сторону. Даже не повернулся к ней потом, и ей пришлось говорить дальше, обращаясь к его напряженной спине.