На осколках разбитых надежд
Шрифт:
— Ты помнишь, Лена? — мягко спросил Костя, на какие-то мгновения снова становясь тем самым Котей из прошлого. — Дом Красной Армии, «Тартюф», мороженое… Тот наш вечер. Ты помнишь, Лена? Я помню. Все помню до мельчайшей детали. Даже то, что в твоих волосах было семь шпилек с жемчугом. Ровно семь…
У Лены перехватило дыхание при этом признании и тех эмоциях, что вызвал в ней вид кружевного воротничка.
— Ты думаешь, он что-то помнит так же?
Внезапный холодный и резкий тон вмиг вернул из дымки воспоминаний в реальную жизнь, а потом наотмашь ударил осознанием того, что скрывалось сейчас в тени происходящего.
— Ты был в Розенбурге!..
— Да,
— Мы были под городом Гера. От него до Йены всего сорок километров, а от Йены до замка вообще рукой подать. Захотелось вдруг посмотреть на это место. Увидеть, как ты жила там. Я думал, может, тогда я пойму хоть что-то. И да, прежде чем ты задашь этот вопрос — я видел твоего немецкого ублюдка. Он жив живехонек.
Рихард жив. Понимание этого захватило волной невероятной по силе радости и облегчения, что время мучительной неизвестности закончилось именно этой новостью. Он был жив!.. И, наверное, эти эмоции приглушили все остальное, пусть даже на какое-то время всего лишь. Потому что разве что-то еще имело значение сейчас, кроме того, что он жив?
— Я хотел сначала сказать тебе, что он мертв, что тебе нет смысла цепляться за Германию. И тогда ты бы точно уехала домой, — продолжал медленно Костя, глядя на нее пристально. — Но это было бы неправильно. И дело не только во лжи, которую я ненавижу. Я знаю тебя, Лена. Всю жизнь ты бы вспоминала его. Всю жизнь бы цеплялась за прошлое. А правда, Лена, в том, что он мерзавец и ублюдок, что ты ему не нужна, и думаю, никогда не была нужна. Кроме того самого, Лена. Согреть его койку в перерывах между фронтами. И сейчас он в своем замке пакует барахло, чтобы бежать из страны вместе с женой-швейцаркой прежде, чем американцы выйдут из Тюрингии, и туда зайдем мы. Эта трусливая крыса бежит, потому что знает, что мы никогда не простим ему. Американцы могут забыть то, что он и ему подобные творили, могут позволить ему быть на свободе и жить как раньше корольком в своем замке. А мы — нет, мы не позволим этого и не забудем.
Все сложилось так, как должно бы, наверное, произойти. Так, как планировала баронесса, готовя заранее путь спасения Рихарда от последствий, что ждали Германию и ее население после падения рейха. Рихард будет жить. Он уедет в Швейцарию вместе с женщиной, которая не тянула его в бездну, а наоборот — подарила ему шанс на счастливую жизнь. На будущее. На семью, которую никогда бы не дала ему она. Так и должно было быть. Это было бы самым лучшим, разве нет?
Оказалось, что пока Лена искала его в списках немцев, попавших в советский плен, он все это время был на другой стороне, под американцами. Слишком поздно она поняла, что такое тоже возможно. Слишком поздно решилась ехать в американскую зону. И слишком быстрой оказалась Адель, решившая ухватить свое счастье при первой же возможности. Но как же скоро, о, как же скоро он решился начать новую жизнь!
— Он просто думал, что я умерла, — произнесла Лена, сама не понимая, кому адресует эти слова — Косте ли в желании оправдать Рихарда или себе, чтобы не поддаться острой боли разочарования, уже тянущей к ней свои щупальца.
— Я тоже когда-то думал, что ты мертва. Но все равно искал тебя.
— Ты рассказал ему обо мне? — она не могла не спросить. Ей было необходимо знать ответ на этот вопрос. Знает ли Рихард, что она жива? Ведь тогда возможно, он придет за ней…
Это был глупый вопрос. Лена поняла по взгляду, который бросил на нее вместо ответа Соболев. Так было лучше,
— Я достану билет до Берлина на следующей неделе, — произнес Костя, словно уже все было решено, вырывая ее из мучительных размышлений. — Говорят, там проверки не такие тщательные из-за огромного наплыва людей. И запомни — ты все это время была в Розенбурге. Американцы убеждали тебя остаться, но ты ушла сюда, когда выдалась возможность. Так ты докажешь, что действительно хочешь вернуться, что по-прежнему своя. Когда ты получишь временные документы и разрешение на возвращение домой, поедешь к моим в Москву. Минск для тебя закрыт. Пока не стоит ехать туда, не дразни судьбу, поняла? — инструктировал Лену Костя. — Мы решим с этим потом.
— А что будет с Гизбрехтами, если я вот так исчезну? — встревожилась Лена, надеясь за тревогами заглушить боль. Выплакать бы ее, но боль уже привычно свернулась клубком в груди, как когда-то, планируя еще долго сжимать кольцами ее сердце и легкие. — И что будет с тобой? Безгойрода возьмется за всех вас!
— Безгойрода решит, что ты нелегально убежала к американцам. Твоих немцев допросят пару раз, узнают от них, что у тебя был жених на той стороне, и что ты получила от него весточку. На этом, я думаю, он успокоится и оставит немцев в покое. А я… насчет меня даже не думай. Меня это не коснется.
Вариант, что что-то пойдет не так при проверке, они даже не обсуждали. Костя верил, что все будет так, как задумано, а Лене было попросту все равно. Если ее арестуют и отправят в лагерь, что ж, так тому и быть. Собственная судьба была совершенно безразлична ей сейчас, когда она лишилась последнего, что держало ее. У нее не было дома, не было родных, а теперь вот не стало и Рихарда. Так какой во всем этом смысл?..
— Почему не хочешь остаться? — все пыталась переубедить Кристль Лену, когда узнала предстоящие планы. — Я и Пауль — твоя семья, Лена. Ты нужна нам. Что тебя ждет в Союзе? Одни могилы и разруха…
— Я не могу остаться в Германии. Ради Рихарда я могла бы попытаться, а сейчас… прости, я не могу.
— И что ты будешь делать там, в Союзе? — не унималась Кристль.
Лена почти не думала об этом. Она вообще в последнее время старалась не думать, чтобы не лишиться того странного равнодушия и безразличия, которое снова поглотило ее с головой. Но одно она знала точно — в Москву к Соболевым она не поедет, получив разрешение вернуться. Она выберет позже, куда поехать — страна большая. Устроится работать куда-нибудь, например, на швейную фабрику, памятуя опыт работы в оккупации. Если повезет, то получит комнату от фабрики, где будет жить в полном одиночестве. И изредка вспоминать, какой могла бы быть ее жизнь, сложись все совершенно иначе. Словно прекрасный сон, который так никогда не стал явью. Или мечту, которая так и не воплотилась в реальность.
Отъезд выпал на раннее утро вторника, когда Фрайталь заволокло дымкой утреннего тумана. В предыдущую ночь в доме на Егерштрассе почти не спали, занятые хлопотами сборов, которые отвлекали от эмоций из-за отъезда. Будь ее воля, Кристль собрала бы Лене в чемодан все, что считала полезным, но девушка строго следила за этим и спорила с ней всякий раз, когда замечала что-то лишнее, по ее мнению, в своей поклаже.
— Пойми же, в Берлине мне быть совершенно одной. Я не подниму такой вес, — убеждала она Кристль, убирая очередное платье и кофточку, оставшееся из прежних богатств погибшей Мардерблат в "наследство" Лене.