На острие клинка

Кашнер Эллен

— Очень интересно, — заметил Алек, — а играть словами, чтобы спасти свою честь, можно? Впрочем, продолжайте.

После того как Феррис пришел к справедливому выводу, что замечание Алека больше никто не услышал, он заговорил снова:

— Милорды, вам вершить праведный суд. А честь пусть принадлежит мэтру Сент-Виру. — Ричард почувствовал, что краснеет от смущения. Если лорд Феррис решил устроить спектакль, что ж, дело его, вот только мечнику было не по вкусу принимать в нем участие. — Ныне же перед всеми вами я добровольно сознаюсь, что, встречаясь с Сент-Виром, действительно выдавал себя за доверенное лицо Тремонтенов, и в результате таковых действий лорд Горн принял смерть.

«Самое интересное,

что это правда», — самодовольно подумал Феррис.

Бэзил Холлидей смотрел на Энтони, со всей очевидностью отказываясь верить собственным ушам.

Все судьи, окоченев, молча взирали на пэра, входившего в их число, который вышел к залу и сам себя погубил. Зрители кричали, спорили, сравнивали записи.

— Тони, что вы делаете? — перекрывая шум, обратился к лорду Холлидей.

Феррис вновь оседлал свой любимый конек — манипулирование людьми. Ощутив приятное волнение, Энтони мрачно посмотрел Великому канцлеру в глаза и произнес:

— Как бы мне хотелось, чтобы все это было ложью. Я, право, очень бы этого желал. — Он говорил совершенно искренне.

— Пусть призовут к тишине, Бэзил, — промолвил лорд Арлен, — иначе этому гвалту конца-края не будет.

Герольды застучали в молоточки, и, наконец, в зале воцарилось некоторое подобие порядка.

— Милорд Феррис, — медленно произнес Холлидей, — признав, что вы бросили смертный вызов Горну, вы берете на себя ответственность за его гибель. Это дело находится в ведении Суда чести и будет рассмотрено на заседании такового Суда.

Такой поворот событий Ферриса не устраивал, хотя герцогиня, наверно, была бы довольна, если бы его окончательно втоптали в грязь без лишних свидетелей. Его падение должны запомнить надолго, чтобы потом оно вспоминалось с трепетом… чтобы потом, когда он восстанет из праха, его окружал ореол еще большей славы. Феррис поднял руку в знак протеста. Ладонь горела, словно в ней он сжимал души всех присутствовавших в зале. Ну разумеется, его выслушают. Ведь он был их любимцем — воплощением мужества и очарования. Они последовали бы за ним и передали бы ему пост Великого канцлера, стоило ему только об этом попросить. Теперь, чтобы получить желаемую должность, потребуется больше времени, однако искренним покаянием он уже снова начал завоевывать их сердца.

— Господа, — обратился он к залу, — суд пэров, благородные лорды нашей страны, я полностью признаю свою вину и выражаю готовность понести заслуженное наказание. Однако я полагаю, что имею право изложить вам причины, подтолкнувшие меня к злодеянию и заставившие меня совершить то, что я совершил. — На скамьях заерзали в предвкушении. По сути дела, лорды пришли сюда именно за этим: они ожидали трагедий, страстных речей, вспышек гнева, желали стать свидетелями позора и величия. — В делах чести истинно мудрый человек страшится порицания друзей куда меньше их домыслов, — помолчав, заметил Феррис в сторону, сделав это так, что его слова услышали все.

По залу пронесся одобрительный смех.

Судьи зашептались между собой — им предстояло решить: удовлетворить или нет необычную просьбу. Пока обеспокоенным выглядел лишь Алек. Ричард увидел на его лице маску презрения, а что она означала — он прекрасно знал. Совершенно очевидно, что речь Ферриса оказалась для друга полнейшей неожиданностью. Но Алек ничего не мог поделать, ему оставалось лишь стоять, скрывая волнение, напустив на себя высокомерный вид.

Сент-Вир не в силах был отвести глаз от стройной, хрупкой, сохраняющей хладнокровие фигуры. Вряд ли он вызовет у нобилей большую симпатию, однако они примут его в свой круг. Так или иначе, Алек благородного происхождения. Ричард попытался представить Алека — в том виде, в каком он был сейчас, у себя дома, в Приречье, и ощутил, как внутри все свело

судорогой от чувств, которыми мечник в данный момент счел за лучшее пренебречь. Он заставил себя отвести глаза от Алека, внешне сохранявшего абсолютное спокойствие, и посмотрел на лорда Ферриса.

Канцлер склонил голову с прилизанными волосами, но в его осанке чувствовались упорство и решимость. То ли благодаря ей, то ли в силу любопытства, вызванного необычной просьбой. Феррис получил то, что хотел. Во время перерыва, когда суд пэров решал, дать ли ему слово или нет, Феррис обдумывал подробности рассказа, который собирался сейчас поведать залу. Отбросив маску смирения, Энтони бросился в атаку. Это был отчаянный бой человека, которому предоставили последний шанс обелить оскверненное клеветой имя, однако в речи все же слышались покорные нотки, свидетельствовавшие об осознании собственной неправоты.

— Милорды, — начал Феррис, выйдя в центр зала, — как вы знаете, когда речь заходит о деле чести, иногда требуется давать необходимые объяснения. Именно это я сейчас и сделаю — с большим опозданием и стыдом. Я думаю, самые проницательные в зале уже догадались о причинах моего поступка: я обратился к мечнику, чтобы он бросил вызов на смертный бой Асперу Линдли, а после все это скрыл только из желания предотвратить распространение сплетен, от которых могут пострадать невинные. Прошу вас, поставьте себя на мое место. Злой умысел стареющего… — Феррис повысил голос и вдруг, замолчав, провел рукой по лицу. — Простите. Сделанного уже не вернешь. Достаточно сказать лишь одно: я полагал, что лорд Горн пытался опорочить честь родственника моей матери. Будучи пьяным, Аспер часто неуважительно отзывался о супруге моего родственника и даже заявлял, что сын родственника больше похож на него, Аспера, чем на собственного отца. Юноша, скорее молодой человек, ведь ему уже было почти двадцать пять лет, в то время находился в городе, и я боялся… я боялся того, чего на моем месте стал бы страшиться каждый. Дело в том, что молодой человек действительно напоминал Аспера — как внешне, так и привычками… — Феррис замолчал, делая вид, что собирается с силами. Он понимал, что сейчас каждый из присутствовавших в зале перебирал в уме молодых аристократов, проживавших в городе. Ответ представлялся очевидным, Энтони сообщил достаточно подробностей, чтобы некоторые теперь навсегда стали считать Майкла Годвина незаконнорожденным сыном Горна. Хотя, насколько Феррису было известно, это вполне могло оказаться и правдой. Пусть это станет его прощальным подарком Диане — он поставил несмываемое пятно позора на человека, на которого она осмелилась променять его самого. Посмотрим, что теперь она предпримет.

Как ни странно, лорд Дэвид улыбался, словно речь Ферриса его позабавила. Энтони поглядел на него краешком глаза, и неожиданно его пронзила кошмарная мысль. Может, он все понял превратно? Может, этот хлыщ вовсе не тот, за кого себя выдает? Может, герцогиня обвела его вокруг пальца, и этот неуклюжий красавчик на самом деле ее любовник? Так или иначе, уже поздно что-либо менять. Энтони себя одернул. Опасно иметь столь богатое воображение. Да, он ужасный ревнивец, и это его беда. Сейчас главное — ничего не испортить; спектакль, который он затеял, еще предстоит доиграть до конца.

Феррис повернулся к судьям, встав левым боком к молодому человеку так, чтобы не видеть его лица.

— Милорды, — тихим отчетливым голосом произнес он, — надеюсь, я отдал дань уважения суду. Если…

— Дань уважения вы отдали, — растягивая слова, протянул лорд Дэвид, — но дому Тремонтенов этого мало. Если мы на минуту забудем о медоточивых речах дракон-канцлера, я бы хотел обратить внимание присутствующих, что лорд Феррис солгал Сент-Виру и пытался опорочить доброе имя своей служанки.