На открытых колёсах
Шрифт:
Хоть я и лежал почти всё время, пока меня здесь держали, кружилась голова – и мысли немного путались. Боль не ушла совсем, но чуть-чуть отступила, однако этим словно бы намекала, что готова в любой момент вернуться с прежней силой.
Что бы там со мной ни было, сейчас это мне определённо будет помехой.
…Очнулся я после того разговора с похитителем в маске ночью, использовав это чисто для того, чтобы знать, сколько прошло времени. На ощупь сделал всё необходимое и в очередной раз провалился в спасительное забытьё.
Лёжа ранним утром (таким же серыи, как
Перед глазами вставали картины прежней жизни – один в четырёх стенах, с ноутбуком на коленях по двадцать часов в сутки, – и лица тех, с кем я успел сблизиться или подружиться под видом Миши Жумакина.
Странное дело: раньше я не придавал родственным узам или дружеским отношениям особого значения, считая их соответственно чем-то наподобие «стокгольмского синдрома» и формального отказа от предательства в угоду собственным интересам. Я стремился сбежать от мира, который не хотел понимать, а чаще – оставить в покое прежнего Шумилова, не желавшего ни того, чтобы мешать кому-то, ни того, чтобы мешали ему самому. Профессия программиста не располагала к непрерывному общению с людьми, не так ли?
Но прошло всего два месяца – и мой взгляд на мир коренным образом изменился. Родственники, от которых поначалу хотелось просто-напросто сбежать, оказались по-своему любящими людьми – не без недостатков, конечно, однако куда же без этого. А окружавшие меня на занятиях, на трассах, на сборах гонщики стали моими первыми настоящими друзьями. Да, у них были и свои мечты и цели, в которых они со мной соперничали, но я прекратил видеть в этом угрозу – и сразу отчего-то стало гораздо легче.
И что будет со всеми моими открытиями, связями, жизнью после похищения? Смогу ли я смотреть всем в глаза, если отец, поставленный в безвыходное положение, проиграет тендер, а сам я перестану по здоровью гоняться на должном уровне?
Это был вопрос даже не столько взаимоотношений с другими, сколько – самоуважения. Оно, кстати, во мне-«новом» целиком сохранилось от Шумилова и иногда помогала выходить из передряг. И я очень надеялся, что поможет справиться и с этой.
Я решил сбежать.
Да, без плана пытаться было безрассудно и глупо. Не стоило забывать и о неплохой организации самого похищения, и о том, что донельзя затёкшую правую руку продолжал сцеплять с прутом наручник.
Но знал я и то, что во вселенной казавшееся невозможным случалось сплошь и рядом, едва ли не чаще, чем ожидаемое. Ну и плюс мне тупо было лень сейчас простраивать какие-то схемы и просчитывать варианты с одинаково мизерными шансами на успех. А потому я был намерен плюнуть на всё (жаль только – нечем) и положиться на одну удачу. Подводила она меня во всяком случае редко.
Я подёргал руку, за которую меня пристегнули. Наручник успел натереть запястье, и было немного больно.
Но главное заключалось в другом. У Жумакина кости были достаточно тонкими, так что в том месте, где запястье переходило в предплечье, между оковами и рукой имелся маленький зазор.
Я рассчитывал, что если покрыть запястье чем-нибудь скользким (хотя бы водой за неимением мыла), то в принципе возможно будет освободиться. Кое-где сдеру кожу, но это сейчас мелочи.
Эх, надо было вчера пробовать!.. Но тогда я чувствовал себя невероятно слабым и разбитым… в тот короткий промежуток, пока находился в сознании. Теперь я малость притерпелся – и, если попытаюсь, буду иметь шансы на успех.
Увы, пока что рука оставалась сухой и наружу не проходила. А использовать то, что было в ведре, мне как-то не хотелось.
Полумрак в комнате постепенно стал ещё гуще и серее. До привыкшего к тишине слуха донёсся какой-то шум из-за окна. Шипящий, равномерный, успокаивающий.
Дождь!
Я распахнул глаза и подскочил бы на месте… если б был свободен и не чувствовал себя так отстойно.
Это уже что-то. Это реально что-то! Осталось только дождаться…
К счастью, в этой обшарпанной комнатке оконная рама оказалась прохудившейся. Я ощутил лёгкое дуновение свежего прохладного воздуха… а затем услышал негромкий стук, как будто что-то закапало с подоконника.
Вода! Я извернулся на полу, подобравшись поближе, и пошарил по доскам рядом с собой. В одном месте пальцы наткнулись на крохотную, но мало-помалу разрастающуюся лужицу.
Я тут же поднёс их ко рту и зажмурился от счастья, когда холодные мокрые капли скользнули по языку. Облизал пересохшие губы – и, сказав себе, что наслаждаться пока рано, подставил сложенную лодочкой свободную руку под течь с подоконника.
Когда воды набралось примерно на глоток, я намочил кожу вокруг наручника. Проверил: тот стал двигаться чуть лучше.
Для верности я повторил всё несколько раз. Вытер свободную руку о штаны, схватился за скользкий металл со стороны предплечья и, упёршись, потянул запястье наружу.
Когда в зазор наручника втиснулись суставы, пришлось сжать зубы от острой давящей боли. На этом фоне даже словно бы застрявшее внутри черепа лезвие казалось не такой уж серьёзной проблемой.
Вода была куда как хуже мыла: кожа стала лишь чуточку более скользкой. Главное не останавливаться, чтобы рука не застряла…
Закусив губу, я свёл вместе большой палец и мизинец и вообще постарался свернуть правую ладонь как можно уже. Запястье проходило плохо, и я чувствовал, как царапает кожу… но движение было. Хотя и очень медленное.
Я тянул изо всех сил уже примерно минуту, когда выступающие по бокам кости вдруг прошли сквозь наручник и тот сместился выше, застыв у основания пясти.
Оставалось немного, и я решил действовать быстро и жёстко. На силе воли приподнялся, развернулся на полу лицом к пруту, к которому был прикован, упёрся ступнями в ножку кровати – и продолжил тянуть на пределе возможностей.
Мне было плевать и на горящую огнём руку, и на острую пульсацию в голове. Имело значение лишь одно – увиденный мною призрак свободы.