На отмелях
Шрифт:
— Об этом не беспокойтесь, — сказал Лингард, пожимая руку Иоргенсону, — Она ни в чем не будет нуждаться. Единственное, чего я от вас хочу, это чтобы вы последили за Беларабом в мое отсутствие. Я должен сделать еще один рейс, и тогда мы можем приступить к делу. Я предусмотрел все мелочи, поверьте мне.
Так беспокойная тень капитана Г. К. Иоргенсона опять пересекла реку забвения и снова вернулась в жизнь людей.
Лингард, бросившийся телом и душой в свое большое предприятие, целых два года жил как бы в состоянии опьянения, предвкушая медленно подготовляемую победу. Мысль о неудаче ни разу не приходила
— Мы их расшевелим! Мы разбудим эту страну, черт возьми!
Неведомо для него самого, он выразил в этих словах весь свой идеализм, скрытый под покровом его простодушной силы, ом разбудит страну! Это был его главный побудительный мо- I ин, — мотив, к которому присоединялись потребность в деятельности, примитивное чувство справедливости, благодарность, дружба, сентиментальная жалость к Иммаде, «бедному ребенку», И, наконец, гордое убеждение, что из всех людей, среди которых он вращался, только он один имел возможность и мужество двинуть, как следует» такое рискованное дело.
Требовались деньги и люди, и он добыл достаточно и тех и других с того дня, как два года тому назад, с револьвером за пенсом и в широкой соломенной шляпе, он на утренней заре неожиданно встретил лицом к лицу таинственного Белараба, совершенно растерявшегося от изумления при виде белого человека.
Солнце еще не успело подняться над лесами острова, но над земной овальной лагуной уже распростерлось напоенное светом небо. Тени, покрывавшие обширные поля, светлели и понемно- iy превращались в полосы белого тумана. Кругом виднелись хижины, ограды, палисады; большие дома, воздвигнутые на высоких сваях и полузакрытые кронами густых плодовых деревьев, казались подвешенными в воздухе.
Таков был вид поселка Белараба, когда Лингард впервые взглянул на него. На этом фоне мелькало множество лиц, окружавших поджарую и закутанную фигуру встретившего его вождя; утренняя тишина была так глубока, что произнесенное шепотом слово «мархаба» (добро пожаловать), которое наконец проронил вождь, донеслось до каждого из его приближенных.
Стоявшие рядом телохранители в черных шапочках и с длинными копьями в руках хранили полное бесстрастие. Через промежутки между домами видно было, как люди бегут к берегу. Группа женщин, столпившихся на низком холме, внимательно смотрела на пришельцев; видны были только их головы, тела были закрыты высокими стеблями маиса. Неподалеку, где-то между хижин, раздался голос невидимой старухи, с визгливой яростью бранившей невидимую девушку.
— Иностранцы? Тебе захотелось поглазеть на иностранцев? Ах, бесстыдница! Что же, мне одной, хромой и старой, чистить рис? Поди ты к нечистому со своими иностранцами. Чтоб им пусто было! Чтоб их мечами проткнули! Я старая, старая… В иностранцах проку нет, девушка. Чтоб они сгорели!..
— Добро пожаловать, — важно повторил Белараб, глядя прямо в лицо Лингарду.
Шесть дней пробыл Лингард в поселке Белараба, из которых три ушло на то, чтобы наблюдать друг за другом, ничего не спрашивая и не касаясь ни единым намеком цели посещения. Все это время
Вдали мерцающей синевой отливали леса, словно леса сновидс ний. Ближе к морю пояс больших стволов и переплетшихся кустом тянулся к западному берегу овальной лагуны; и в ясной чисток воздуха группы бурых домов, отражаемые в воде или возвышаю щиеся над волнистою зеленью полей, купы пальм, огороженные плантации, рощи фруктовых деревьев сливались в одну картину, роскошную и привольную. Над зданиями, над людьми, над тихой скатертью вод, над пространствами росистых хлебов, расстилалоа. высокое, чудесное, дышащее миром небо. И ни одна дорога, каза лось, не вела в эту страну роскоши и тишины.
Не верилось, что так близко отсюда беспокойное море с его дарами и вечными угрозами. Даже в месяц бурь громкий шум покрытых белыми волнами отмелей оставался где-то высоко м небе и стлался над головой смутным рокотом, то усиливавшим ся, то слабевшим. Дувший над землей ветер, казалось, то отбра сывал его вдаль, то доносил ближе, и никто не мог бы сказать, откуда он шел. Он походил на торжественный гул водопада над лесами, полями, крышами домов и голосами людей, над всей этой укромной тишиной цветущего поселка, где спрятались от людских глаз побежденные фанатики, беглецы и изгнанники.
Каждый вечер Белараб в сопровождении эскорта, остававшс гося за дверью, входил один в дом своего гостя. Он произносил приветствие, осведомлялся о здоровье и с невозмутимой миной беседовал о незначительных вещах. Но все это время прямой взгляд его умных глаз, казалось, пытался прочесть правду в лице белого человека. Перед заходом солнца, когда становилось прохладно, они гуляли вместе в маленькой рощице у ворот ограды. Провожатые, стоя поодаль в косых солнечных лучах, следили за этими разгуливавшими фигурами, то появлявшимися, то исчезавшими за деревьями. Говорилось много слов, но не было сказано ничего, что раскрыло бы мысли собеседников. Перед расставанием они демонстративно жали друг другу руки, и тяжелое хлопанье ворот каждый раз сопровождалось тремя ударами деревянных засовов, вдвигаемых в железные кольца.
На третью ночь Лингарда разбудил легкий шорох, раздавшийся за дверью. На пороге, загородив звезды, появилась черная тень, и к постели Лингарда подошел человек. Его провожатый остался ждать на пороге.
— Не бойся. Я — Белараб, — сказал осторожный голос.
— Я не испугался, — прошептал Лингард. — Опасность грозит тому, кто приходит во тьме и без предупреждения.
— А разве ты не пришел ко мне без предупреждения? Я сказал тебе: «Добро пожаловать», а ведь я легко бы мог сказать: «Убейте его».
— Ты был около меня. Мы умерли бы вместе, — спокойно возразил Лингард.
Белараб дважды прищелкнул языком, и его неясная фигура точно ушла наполовину в пол.
— Так не было написано в книге судьбы, — сказал он омертвевшим голосом, сидя со скрещенными ногами у циновок. — И потому ты мой гость. Пусть слова наши будут так же прямы, как дротик, и короче, чем остаток этой ночи. Чего ты хочешь?
— Во-первых, я желаю тебе долгой жизни, — отвечал Лингард, облокачиваясь и придвигаясь ближе к паре сверкающих глаз, — а во-вторых, я хочу твоей помощи.