На Париж!
Шрифт:
— Да ведь вчера он, бедняга, помер?
— Помер, и завтра его хоронят.
— Упокой Господь его душу в селениях праведных! В новом чекмене какой ему уж прок? А тебе он на сем свете еще весьма пригодится.
Тут опять денщик:
— Ваше высокородие! Немцы вас спрашивают. Была то депутация от магистрата. Поднесла ему благодарственный лист за дисциплину в его партии, не токмо не грабившей жителей, а поддерживавшей в городе примерный порядок.
Почтовая коляска была уже подана, когда от генерала Орлова нарочный прискакал с вестью о благополучной
— Колесо Фортуны! — Денис Васильевич воскликнул. — Еще бы несколько часов — и Старый Дрезден был бы тоже наш. А теперь кому-то достанется лакомая эта добыча?!
Отер глаза и вскочил в коляску.
— Едем, Пруденский. Пошел! Форвертс!
Пишу сии строки на ночлеге в неведомой деревушке по пути в главную квартиру. С непоколебимостью уповаю на правосудие и сердечную доброту государя императора, который неудержное молодечество в тяжкую виду бравому партизану не поставит.
Калиш марта 20. Благодарение и хвала Создателю во Святой Троице! Мой Денис Васильевич помилован, а с ним и меня не забыли.
Первым делом толкнулся он здесь, разумеется, к главному вершителю штабных дел, князю Волконскому. Выслушал тот и говорит:
— Будьте благонадежны, полковник: вы повели себя героем; сам Винценгероде того не отрицает. А геройство и фельдмаршал, и государь высоко ценят.
Доложил он обо всем Кутузову, а тот государю.
— Победителей не судят, — сказал государь. Затем светлейший вызвал к себе нашего героя и обласкал.
— Мы вас, — говорит, — не выдадим; все устроится к лучшему. Дайте нам только время. Попали вы к нам в самую неудобную минуту: прибыли из Питера дорогие гостьи: две княжны Волконские, да моя племянница; и князю Петру Михайловичу, и мне, старику, голову вскружили. А завтра, в добавок, пожалует еще из Бреславля король Фридрих-Вильгельм с ответным визитом. Надо показать ему нашу гвардию во всей красе. Уж потерпите, родной.
Обо мне, однако, Денис Васильевич Волконскому тоже словечко закинуть успел: малый-де разбитной и надежный; знает и по-французски.
— А по-немецки?
— По-немецки одно слово: «Форвертс!» Засмеялся:
— Это главное: вперед все, вперед! Определенных занятий для вашего протеже покуда у нас не найдется; но для спешных поручений этакие «медхен фюр аллее» всегда полезны.
— Так вы, князь, его причислите к штабу?
— Причислим. Сейчас велю внести в приказ. Итак у меня в главной квартире уже почва под ногами…
Марта 21. Ну вот! Русскому партизану не дали взять Дрезден, а подоспел Блюхер и взял! Нынче, с прибытием сюда короля Фридриха-Вильгельма, в прославление сего подвига прусских войск торжественное молебствие с пушечными выстрелами. Денис Васильевич мой совсем нос повесил.
Кого жаль еще — это Кутузова. К параду гвардия наша, заново обмундированная, явила себя в полном блеске. А он, фельдмаршал, от дряхлости не имел даже сил на коня
Марта 24. Три дня пробыл здесь король прусский. Как водится, рауты, балы, банкеты. Все кругом веселится, радостью сияет, точно войны и не бывало. Названный брат мой, Сеня Сагайдачный как сыр в масле катается, то там, то тут приткнется. У меня же, как в сказке, все по усам течет, ничего в рот не попадает; а бедный Денис Васильевич как потерянный по улицам бродит. Когда-то опять об нем вспомнят?
Марта 25. Вспомнили! Сам светлейший его опять к себе вызвал.
— Поезжайте, — говорит, — с Богом назад к Винценгероде: ему посылается предписание возвратить вам прежнюю вашу партию.
— Ну, Пруденский, — говорит мне Денис Васильевич, — придется нам с тобой разлучиться.
— Так меня, — говорю, — вы не хотите уже взять с собой?
— Видишь ли, голубчик, — говорит, — тебя тут причислили, ну и укореняйся. Я, что журавль, птица перелетная.
— Но партию вашу вам ведь возвращают? Вздохнул и головой покачал.
— Обещают, да. Но жалует царь, да не жалует псарь. Винценгероде может повернуть дело так, что я останусь ни при чем. У тебя же, милый, есть уже синица в руке, так дай журавлю в небо лететь, куда его понесет.
И вот он без меня улетает. Жалко, невыразимо жалко! Ужели так никогда больше уж и не свидимся?
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Перед грозой. — Кончина Кутузова. — Битва при Люцене. — Из огня да в воду. — Сагайдачный отличается. — Призовой конь
Прусская Силезия, г. Милич, марта 28. Поднялись мы из Калиша еще третьего дня, 26-го, в поход не в поход, а как бы на увеселительную прогулку. Погода восхитительная; солнышко печет почти по-летнему; благорастворение воздухов.
Сагайдачный гарцует на своем новом аргамаке, которого в ландскнехт у другого ординарца выиграл; а мне свою старую «Розинанту» за 50 рублей сосватал.
— Самому, — говорит, — в 200 обошлась. Скажи: спасибо.
Ну, что ж, спасибо. Все же верхом следую, не пехтурой плетусь.
Сегодня вступили опять в пределы королевства Прусского. На границе столб, высится с русскою надписью: «Граница Силезии», — из особого все внимания к своему избавителю, русскому царю.
От самой границы до первого их города, Милича, в ожидании государя толпа несметная. Духовенство навстречу с крестами; молодые девушки, все в белом, путь царский живыми цветами усыпают; мужская молодежь пальбой из ружей и «виватами» воздух потрясает.
Бывший посланник прусский при нашем Дворе, граф Мальцан, за честь почел принять государя в своем замке. В сумерках весь парк при оном цветными фонариками засветился, а в небесах своим порядком вызвездило: