На перепутье
Шрифт:
– Какую кошку? – я немало удивился.
Но Петр устремился обратно на кухню, я, растерянный, последовал за ним.
– Видимо, испугалась чужих и спряталась. Ничего, скоро придет знакомиться, – он насыпал сухой корм в маленькую миску и поставил на пол.
– Это вряд ли… Ты не говорил, что у тебя животные в доме…
Петр вдруг недобро прищурился и посмотрел в мою сторону:
– Ты что-то имеешь против домашних питомцев?
– Нет, я не это имел в виду. Просто они чувствуют Охотника, и пока я здесь, твой кот может и не выйти из укрытия, – я развел руками.
– Да
Я покачал головой.
– Можно воды? Мне надо запить лекарство.
– Конечно, – Петр метнулся к шкафу, вытащил чистый стакан, налил воды и протянул мне, – Что у тебя на этот раз?
– Порезали немного.
– Ты обращался к врачу? – взгляд Петра сразу стал встревоженным.
– Сразу к двум, – я усмехнулся, – Кирилл и его однокурсник были рядом.
– Но сейчас-то их нет…
– Август придет и сменит повязку, все нормально. Он умеет оказывать первую помощь.
– Как у вас с ним складывается?
Я вздохнул – только подобных расспросов не хватало. Не хотелось грубить Петру, как-никак, он без раздумий дал нам ключи от своей квартиры, но тут он и сам понял, что сказал лишнее:
– Ладно, не буду лезть в ваши дела, – он улыбнулся, – У тебя сразу лицо стало такое… каменное. Расслабься, Алек, здесь ты в безопасности – ведь именно это нужно твоему Охотнику? Доставай тарелки, будем ужинать. Пир горой не обещаю, полуфабрикаты для нас, холостяков, это настоящее спасение.
Я открыл дверцу буфета и замер – на меня смотрели до боли родные глаза.
– Ты чего копаешься? – Петр подошел, проследил за моим взглядом, протянул руку и вытащил фотографию. Посмотрел на меня. На его лице промелькнуло странное выражение – то ли затаенная боль, то ли разочарование. Он вдруг отступил и ткнул в мою сторону пальцем, – Ты знаешь ее! Откуда? Как? И не смей отмалчиваться! Я же вижу!
Судя по тому, что Петр говорил в настоящем времени, он еще не слышал, что Ларисы Вениаминовны не стало.
Я не умею сообщать дурные вести. Либо выкладываю все сразу, без обиняков, и причиняю этим лишнюю боль, или предпочитаю сбежать, лишь бы эта тягостная обязанность не легла на мои плечи. Особенно, если это касается по-настоящему близких людей. Но сейчас некуда было отступать, и я оказался буквально приперт к стенке. Петр смотрел на меня выжидающе.
– Три года назад ее не стало. Я жил по соседству. Мы дружили, – вот и все, что я смог вымолвить. Мои слова, словно камни, разбили стеклянную тишину, воцарившуюся на кухне.
– Я не знал, – Петр сразу поник, вслепую нашарил стул и сел.
Вновь стало очень тихо.
– Та книга… Вы, наверное, помните, сборник поэзии, который у меня лежал на столе… Это ее подарок.
– Она всегда была очень доброй женщиной, – Петр не слышал меня, – с большим сердцем, но в нем для меня не хватило места.
– Мне жаль, – я не знал, что еще принято говорить в таких случаях. Кирилл бы подобрал подходящие
– Расскажи о ней, – потребовал Петр, – Ты говоришь, вы были соседями?
Мне не хотелось вновь открывать эту дверь. Я пытался смириться с этой утратой, но так и не смог. Не смог убедить себя, что в этом не было моей вины. Как я мог сказать об этом человеку, который на протяжении стольких лет хранил ее фотографию на видном месте?
– Алек, не молчи, пожалуйста. Для меня это действительно важно.
Я вздохнул. Мы были одни, никто не пришел бы мне на выручку.
– Да, жили на одной площадке. Я только переехал в этот дом, однажды помог ей донести продукты, она пригласила на чай. Так и подружились. У нее квартира была как библиотека. Она привила мне любовь к чтению. Познакомилась с Кириллом, ей нравилось с ним общаться. Она всегда заботилась обо мне. Вот, наверное, и все.
Петр жадно ловил каждое мое слово. А я… Я словно переживал все эти события заново.
– Потом она ушла. Все случилось внезапно. Сердечный приступ. Ее нашел Кирилл, – я отвернулся к окну, чтобы Петр не заметил, как у меня дернулось лицо, – но было слишком поздно.
– Она была одна?
– Да. Это произошло под утро. Она не успела дотянуться ни до телефона, ни до лекарств. Мы сообщили родственникам, они приехали откуда-то из деревни. Похоронили, справили поминки. Потом я съехал из той квартиры.
– Ты привязался к ней, да? – Петр поднял голову, и, не дожидаясь ответа, продолжил, – Такой она была всегда, умела вызывать к себе любовь, ученики души в ней не чаяли, даже самые отъявленные и бесперспективные хулиганы, на которых поставили крест, – он грустно улыбнулся, – И я тоже попался. Влюбился с первого взгляда, долго ухаживал, но так ничего и не добился. Только отпугнул ее. Она уехала в какой-то небольшой городок и исчезла на долгих десять лет. Потом я узнал о ее возвращении, попытался было снова – но она опять ускользнула. Мы изредка сталкивались – на улице, в школе, порой в университете… – его голос затих.
– Она относилась ко мне, как к сыну. И всегда пыталась оправдать, даже если я совершил что-то ужасное…
– Да, в этом вся она. Она всегда видела в людях только хорошее, – он вздохнул, – Вот как, значит, бывает. Я и не подозревал, что ты с ней знаком. Вряд ли это совпадение. Слишком невероятно. Она словно послала мне последнюю весточку о себе.
Тишину нарушил стук в дверь. Петр машинально поднялся и пошел открывать. Я остался на кухне. Подобрал со стола фотографию и вгляделся в нее. Лариса Вениаминовна, совсем молодая, улыбается так же тепло и ласково, как в жизни, в ее глазах – те самые озорные искры, которые покоряли каждого, кто попадал в поле ее зрения. Да, и я ведь тоже не устоял.