На полпути в рай
Шрифт:
Обычно, когда господин Ахмад Бехин находит Хаву Солтан, бывает уже поздно: она успевает выболтать всё. Но не следует думать, что эта выжившая из ума старуха из Йезда, неспособная отличить крик петуха от свирели, может ясно и точно рассказать о всех соратниках, друзьях и сообщниках господина доктора Тейэби Йезди, известного дипломированного врача, лидера движения за полную и безоговорочную свободу Ирана. К счастью, иранский народ, особенно население Тегерана и жители квартала Сарчашме, — разумеется, это относится и к Плешивому Аббасу, торговцу рисовым киселём зимой и мороженым летом, — не такие уж простаки и верят всему не так быстро и не в такой степени, как это хотелось бы доктору Тейэби, его дорогим сообщникам и почтенным хозяевам.
Удивительные, однако, происходят дела! Чем больше господин доктор Тейэби
45
Имеется в виду режим террора и насилия, царивший в стране в годы правления Реза-шаха Пехлеви (1925–1941 гг.).
Во всяком случае, если этот плут и мошенник Аббас, который, так ловко обманывая покупателей, наживается на мороженом и рисовом киселе, не перенял от своих предков всего их жизненного опыта, то проклятущее радио и, того хуже, газеты, которые читают ему школьники за порцию мороженого, устранили этот пробел. И вот в квартале Сарчашме, прямо возле осиного гнезда, пристроился этот Аббас, с вечно грязным воротом, в замызганном габа, с редко торчащими кустиками полос на плешивой голове, похожей на вершину горы с подтаявшим снегом, покрытую белыми и синими пятнами. Кустики волос на голове в зависимости от времени года он красит то хной, то тёмной сурьмой, и они торчат, как можжевельник в пустыне.
Несмотря на старания меджлиса, сената и усилия полиции и жандармерии добиться того, чтобы такие, как Плешивый Аббас, не могли знать, видеть, слышать и разнюхивать слишком много, бог всё же милостив. Стоит кому-нибудь сказать один слог, как он уже знает всё слово. Например, Хава Солтан только скажет:
— Сегодня раньше всех явился толстяк! Он был как чёрт: сигара к его губам словно припаяна, можно подумать, что он с ней родился, чётки прямо-таки приросли к рукам. Он вышел из автомобиля такой надменный, так важно ступал по земле! Он, наверное, думает, что каждым своим шагом оказывает тысячу милостей людям и само небо должно благодарить его, когда он пускает вверх дым изо рта.
Этого было достаточно для Плешивого Аббаса, и он моментально угадывал, что Хава Солтан говорит о Мораде, депутате от Тегерана, который каждый раз при любых обстоятельствах оказывается избранным. Кстати, Аббас так хорошо знает этого почтенного господина, что как-то даже сказал:
— Кажется, земля Лавасана лучше всего родит горькие огурцы, ведь они растут именно там. Видно, жители этого района удобряют свою землю каким-то особым навозом.
Этот Плешивый Аббас со своим природным умом и богом данной проницательностью, полученной в наследство от многострадальных предков, знает массу анекдотов о господине Мораде, одном из столпов иранского конституционализма. Например, в прошлом году, когда этот баловень судьбы был министром без портфеля, в чайхане кто-то рассказал, будто один плут слышал от двоюродного брата жены, работающего слугой в совете министров, что якобы ещё до того, как этот тип стал министром без портфеля, в совете министров был обычай сидеть за столом в зависимости от министерского стажа: чем больше министерский стаж, тем почётнее место. Однако наш уважаемый господин, потомственный аристократ и светоч законности, гордость конституционализма, господин, благородный отец которого был таким демократом и борцом за свободу, что по одному его приказу убивали тысячи моджахедов [46] , с первого дня появления в совете министров важно восседает на почётнейшем месте, закинув ногу на ногу, пускает изо рта дым и грубо цедит сквозь зубы каждое слово. Сей муж, не стесняясь, садится на более почётное место, чем какой-нибудь бедный министр, хотя тот занял свой пост значительно раньше
46
Моджахед — буквально «борец за веру». Так именовались борцы за конституцию в Иране.
Услышав эту историю, Аббас, полный негодования, положил руку на свою плешивую голову, смачно выругался и сказал:
— Бедное безмолвное создание! Он, пожалуй, прав, что думает: «А почему бы мне не сидеть повыше старика? Если он осёл, то и я осёл, если он турок, и я турок. Чем я хуже его? Единственное, в чём превосходит меня мой соперник, — это что я ростом не вышел, но зато я толст, как бочка». Поистине люди потеряли и стыд, и совесть! Впрочем, с какой стати человеку, у которого отец был духовным лицом, а жена европейка, сидеть ниже того, у которого отец не носил на голове даже маленькой чалмы? Ну а разве в масонской ложе, где они оба бывают, этот коротышка не сидит выше того старика? Да пусть их меняются своими ролями, что из того!
Не знаю, каких начитался книг и у кого брал уроки этот Плешивый Аббас, но в разговоре он за словом в карман не полезет. Однажды Хава Солтан, рассуждая об этих выскочках из меджлиса, сказала:
— Эта каналья из себя невесть кого строит: всегда с сигарой во рту, одна рука в кармане, другой свои чётки перебирает. Похоже, что он и в уборной не оставляет их в покое. Сколько лет он бывает у господина доктора и ни разу даже ломаного гроша не положил в руки Мешхеди Мохаммеда Голи. А ведь бедняга тысячу раз гнул перед ним спину, покорно отворял дверь, вежливо принимал у него шляпу и галоши.
Сочувственно кивнув головой глупой старухе из Йезда, Плешивый Аббас поддакнул:
— Да будет милостив бог к твоему отцу, разве этот коротышка не считает себя святым? А такие люди любят всё брать и ничего не давать. Будто ты не знаешь, что ахунды первым делом учат своих детей протягивать руку. Не зря говорят в народе, что дети ахундов родятся с длинными руками. Или ты забыла примету: если ребёнок появляется на свет с ручонками, сжатыми в кулаки, он будет жадный, если с раскрытыми ладонями — добродушный и если с длинными руками родится, то за всю жизнь не выпустит из них ни шая.
Многих странных политических деятелей Ирана приходится видеть Хаве Солтан. Эта коллекция типов очень разнообразна: тут есть старые и молодые, невежественные и образованные, умные и глупые, решительные и трусливые, нахальные и скромные, деревенские и городские, богатые и бедные, красавцы и уроды. Наивно было бы, конечно, ожидать, чтобы старая женщина шестидесяти с лишним лет могла запомнить их имена, к тому же очень разные по своему звучанию, — тут и персидские, и арабские, и тюркские, и еврейские, и армянские, а если она и запомнит какое-нибудь имя, то всё равно исказит его. Догадаться, кого имеет в виду Хава Солтан, когда она произносит то или иное имя, могут только очень сведущие люди, хорошо знающие это общество. Разве можно понять, о ком идёт речь, когда она рассказывает! Ясно же, ей трудно запомнить столько имён, титулов, запомнить, чем занимаются эти люди и чем они знамениты, и она пользуется приметами. Имя не выражает существо и характер человека, в том числе и этих важных персон, зато простой народ награждает их удивительно меткими эпитетами: «тот важный коротышка», «этот широкоротый», «слепой» «тот, с козлиной бородкой» и тому подобное.
Хава Солтан часто не помнит, что человек, рано утром или поздно вечером чуть не сорвавший с петель дверь, есть тот самый «в больших очках», которого Мешхеди Мохаммед Голи называет Голь Разеки, либо что к тому, кто ежегодно в день Ноуруза присылает мелайерский кишмиш, мелайерский баслук [47] , мелайерские соки и имеет свой автомобиль, Мешхеди Мохаммед Голи обращается: господин Алак Бедани. Что взять со старой женщины, у которой притупилась память? У женщины разум связан с волосами и зубами. Как потеряет она зубы и поредеют её волосы, она прощается с разумом и чувствами, держит путь к могиле.
47
Баслук — вид восточных сладостей.